Ваше отношение к Сталину.
- Автор темы metropoliu
- Дата начала
"господа" просто не в курсе
что такое нарративные источники.
и какую ценность в плане достоверности они представляют.
отсюда эти козы и всё прочее.
но даже этого(!!!) у солжа нет, а только лишь своя фантазия.
вот если бы сорокин
в конце своего
ну хотя бы "голубого сала" написал -- основано на показаниях 568-ми свидетелей и участников
и даже привёл какой-то там список фамилий
от этого он стал бы "документальным"???
что такое нарративные источники.
и какую ценность в плане достоверности они представляют.
отсюда эти козы и всё прочее.
но даже этого(!!!) у солжа нет, а только лишь своя фантазия.
вот если бы сорокин
в конце своего
ну хотя бы "голубого сала" написал -- основано на показаниях 568-ми свидетелей и участников
и даже привёл какой-то там список фамилий
от этого он стал бы "документальным"???
@Арх_Ангел, к этой теме нужно относиться как к Кунсткамере.
Где ещё можно живьём посмотреть на белогвардейцев, троцкистов и прочих поклонников Хруща и Мишки Меченого?
Где ещё можно живьём посмотреть на белогвардейцев, троцкистов и прочих поклонников Хруща и Мишки Меченого?
Эх, просвещают тебя просвещают, а есть ли толк?
В 1929 году СНК СССР издал Постановление «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс Законов о труде»:
Так что далеко не всех "не нищих" называли кулаками.
Это на тему "Я - художник. Я так вижу"?дело в следующем - голодранцам ничего давать не надо...
Ты, и иже с тобою, видимо просто не понимаете что значит документальность:
Документальность — привлечение в текст фактов, научных материалов, документов.
Документальность подразумевает цитирование авторитетных источников. Термин можно рассматривать как обращение к разным событиям, людям, предметам и т. д., помогающим дополнить текст важными отсылками. Документальность противоположна вымыслу.
...то есть, документальность - это не только некая справка с печатью, это так же и воспоминания людей, участников событий.
Это именно, что справка с печатью.
Воспоминания людей не являются документом, подтверждающим подлинность события.
Так из твоей же ссылки и следует, что не кулаки это только нищие.))
Еще раз перечитайте определение.
Невольно напрашиваются другие аналогии... ну да ладно.
Ещё раз:"документально" в силу семантики означает подтвержденное документом.
Воспоминания людей - это всегда пропущенные через личность ощущения, даже свидетели одно и того же происшествия могут противоречить друг другу ( цвет, марка,количество,время и т.д)
Потому и ваше "определение" - не аксиома, а нечто описывающее .
И довольно приблизительно.
Свидетельские показания - это подписанный документ, фиксирующий показания свидетеля, кои Солженицыным и представлены, ссылками на свидетелей, это значит что его произведение хоть и художественное но основано на документальных, свидетельских показаниях.
Вы изволите в запальчивости чушь городить.
Сами книгу-то читали?
Хотя о чем это я...
Очень точно охарактеризовал призывы Солженицина в этой работе В.Войнович: ... “Если он учит нас жить не по лжи, а сам своим заветам не следует, должен ли я уважать его поучения”? Среди перечисленных Солженицыным необходимых способов “уклонений ото лжи” он категорически требует личного неучастия во лжи. А именно: ни в чём не поддерживать лжи сознательно, не писать, не печатать никаким способом искривляющее правду, не кичиться, что ты академик или народный артист, заслуженный деятель или генерал, в противном случае пусть скажет себе: я быдло и трус, мне лишь бы сытно и тепло. Но почти во всех его поступках и изречениях, сам он действовал всегда наоборот, и последняя из его фраз – “постулатов” даже более, чем на 100% точно относится к нему, Солженицыну. Материал для “Архипелага” его автору в основном дали разговоры, которые он вёл в “шарашке”, в пересыльных тюрьмах и лагерях, да и просто любители посочинять. Эта информация, которую зэк Солженицын там получал, носила исключительно фольклорный, а подчас и мифический характер. Да он её ещё тщательно фильтровал, выбирая наиболее “выдающихся зэков”, докрашивая их с одной целью – сделать пострашнее, бить на психику людей не знакомых с жизнью по ту сторону решёток. Там, за решёткой, своя историография и своё отношение к властям, свои мифы, и исключительно устные байки.
На страницах Архипелага у Солженицына можно увидеть такой прямой подлог, ссылку на несуществующие документы. Например, есть у него там “документальное” утверждение о том, что после покушения эсерки Каплан на В.Ленина, НКВД призвал свои отделения сразу же арестовать всех эсэров и взять заложниками большое число представителей буржуазии и офицерства. В сноске он указывает источник, из которого черпал данные: “Вестник НКВД, 1918, N21/22, с. 1”.Однако, в 1918 году Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) вообще не было, он был создан только 10 июля 1934 года. Как оказалось, такого “Вестника НКВД” в природе не существует, так как самого НКВД и в проекте ещё не было. Вместо документов и цитат здесь “правят бал” напичканные страхами небылицы, рассказанные “бывалыми людьми”, “свидетельства” “очевидцев”, а то и просто слухи да анекдоты. И в этом весь Солженицын, не гнушающийся даже и бесстыдным подлогом. Вместо документов и цитат здесь “правят бал” напичканные страхами небылицы, рассказанные “бывалыми людьми”, “свидетельства” “очевидцев”, а то и просто слухи да анекдоты. И в этом весь Солженицын, не гнушающийся даже и бесстыдным подлогом. Автор “Архипелага”, судя по всему, был ещё с детства начитан страстями о пытках, применяемых средневековой инквизицией. Вот его “Архипелаг ГУЛАГ” и представляет собой не всегда прилично скомпонованное “чтиво” из таких вот слухов, баек, мифов и просто небылиц. Можно приводить их бесконечно много из любой части и любой главы “Архипелага”, но для примера возьмём хотя бы только второй том, а из него, часть 3, названную им не “Исправительно-трудовые”, а “Истребительно-трудовые”.
Остановлю внимание читателя на главе “Архипелаг возникает из моря”. В ней автор рассказывает, как в карельских лагерях целые роты арестантов кладут в снег за провинность на много часов оставили в лесу. Это, как мы увидим, “цветочки”, а “ягодки” впереди. Среди этих “ягодок” и описание такого способа: “запрягают лошадь в пустые оглобли, к оглоблям привязывают ноги виновного, на лошадь садится охранник и гонит её по лесной вырубке, пока стоны и крики сзади не кончатся”. Понятно, что “лесная вырубка” – это сплошные пни и коряги, так что ‘крикам и стонам” раздаваться недолго! Видимо, эта байка не что иное, как “упрощённый” способ средневековой казни – “четвертование лошадьми”, когда беднягу за руки и ноги привязывают к 4 лошадям. Потом животных пускали вскачь. Вариантов не было – только смерть. А Солженицыну (“прагматик”!) экономнее одной лошадью. А вот уже прямая цитата от этого сочинителя страшилок: “На Кемь-Ухтинском тракте близ местечка Кут в феврале 1929 г. роту заключенных, около 100 человек, за невыполнение нормы загнали на костер, и они сгорели. Об этом мне рассказал всего один только человек, профессор Д.Каллистов, старый соловчанин, умерший недавно”. Сам автор здесь оговаривается, что “рассказал это только один человек”, да и тот уже умер, дескать, такое зверство было, но вот подтвердить некому! И сам, понимая, что этому едва ли кто поверит, добавляет: “Пересекающихся показаний я об этом не собрал”… Попробуем “на трезвую голову” проанализировать эту байку и доказать, что это из разряда чистых небылиц.
Потом подспойлер уберу, с телефона прыгает))
На страницах Архипелага у Солженицына можно увидеть такой прямой подлог, ссылку на несуществующие документы. Например, есть у него там “документальное” утверждение о том, что после покушения эсерки Каплан на В.Ленина, НКВД призвал свои отделения сразу же арестовать всех эсэров и взять заложниками большое число представителей буржуазии и офицерства. В сноске он указывает источник, из которого черпал данные: “Вестник НКВД, 1918, N21/22, с. 1”.Однако, в 1918 году Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) вообще не было, он был создан только 10 июля 1934 года. Как оказалось, такого “Вестника НКВД” в природе не существует, так как самого НКВД и в проекте ещё не было. Вместо документов и цитат здесь “правят бал” напичканные страхами небылицы, рассказанные “бывалыми людьми”, “свидетельства” “очевидцев”, а то и просто слухи да анекдоты. И в этом весь Солженицын, не гнушающийся даже и бесстыдным подлогом. Вместо документов и цитат здесь “правят бал” напичканные страхами небылицы, рассказанные “бывалыми людьми”, “свидетельства” “очевидцев”, а то и просто слухи да анекдоты. И в этом весь Солженицын, не гнушающийся даже и бесстыдным подлогом. Автор “Архипелага”, судя по всему, был ещё с детства начитан страстями о пытках, применяемых средневековой инквизицией. Вот его “Архипелаг ГУЛАГ” и представляет собой не всегда прилично скомпонованное “чтиво” из таких вот слухов, баек, мифов и просто небылиц. Можно приводить их бесконечно много из любой части и любой главы “Архипелага”, но для примера возьмём хотя бы только второй том, а из него, часть 3, названную им не “Исправительно-трудовые”, а “Истребительно-трудовые”.
Остановлю внимание читателя на главе “Архипелаг возникает из моря”. В ней автор рассказывает, как в карельских лагерях целые роты арестантов кладут в снег за провинность на много часов оставили в лесу. Это, как мы увидим, “цветочки”, а “ягодки” впереди. Среди этих “ягодок” и описание такого способа: “запрягают лошадь в пустые оглобли, к оглоблям привязывают ноги виновного, на лошадь садится охранник и гонит её по лесной вырубке, пока стоны и крики сзади не кончатся”. Понятно, что “лесная вырубка” – это сплошные пни и коряги, так что ‘крикам и стонам” раздаваться недолго! Видимо, эта байка не что иное, как “упрощённый” способ средневековой казни – “четвертование лошадьми”, когда беднягу за руки и ноги привязывают к 4 лошадям. Потом животных пускали вскачь. Вариантов не было – только смерть. А Солженицыну (“прагматик”!) экономнее одной лошадью. А вот уже прямая цитата от этого сочинителя страшилок: “На Кемь-Ухтинском тракте близ местечка Кут в феврале 1929 г. роту заключенных, около 100 человек, за невыполнение нормы загнали на костер, и они сгорели. Об этом мне рассказал всего один только человек, профессор Д.Каллистов, старый соловчанин, умерший недавно”. Сам автор здесь оговаривается, что “рассказал это только один человек”, да и тот уже умер, дескать, такое зверство было, но вот подтвердить некому! И сам, понимая, что этому едва ли кто поверит, добавляет: “Пересекающихся показаний я об этом не собрал”… Попробуем “на трезвую голову” проанализировать эту байку и доказать, что это из разряда чистых небылиц.
Потом подспойлер уберу, с телефона прыгает))
Т.Ржезач был первым в написании оценки литературных “перлов” Солженицина, его лжи и подлых поступков по отношению Советского Союза среди огромного количества историков и писателей, которые на протяжении последних лет будут писать об этом гении и пророке. Вот его мысли по поводу по поводу одного из фактов его лжи в “Архипелаге” в разделе – “А вот Солженицин лишь “Гримаса истории – Псевдомучиник”: “Итак, Солженицын в камере предварительного заключения. Это не самое приятное место под солнцем, но гранаты здесь не рвутся. И здесь он продолжает придерживаться прежних своих убеждений, в соответствии с которыми выгодно выглядеть жертвой и, быть может, многое потерять, чтобы приобрести или сохранить главное. Поэтому он умышленно и спокойно отказывается от своего воинского звания, боевых наград, меняет относительные удобства батареи звуковой разведки, где жил, как барин, на неудобства одиночного заключения. В своих расчётах Солженицын учёл самое важное – свою трусость. Если “расколешься” – ничего с тобой не случится. Такого принципа придерживаются следователи всех тюрем мира. Но у исторического метода непреложное правило: следует выслушать и другую сторону: Но проанализируем подробнее его метод повествования. Он характерен для Солженицына с точки зрения художественного стиля писателя и достоверности его высказываний. На суперобложке одного из зарубежных изданий солженицынского “сочинения” напечатан текст: “Солженицын описал здесь историю ГУЛага – невероятной островной империи насилия и террора – на основе фундаментальной концепции, с документальной скрупулезностью современного историка”… Понятно, что эта фраза написана самим автором.
Наивному человеку может показаться, что он действительно рассказывает с документальной скрупулезностью, каким мучениям кого-то подвергали, и даже указывает их инициалы. Это выглядит серьёзно, таинственно и даже героически – Солженицын не хочет, чтобы органы советской безопасности “мстили” его информаторам… Однако первичные материалы получены из вторых рук. И нет никаких ссылок на то, где и как они сохранились. Неужели “современный историк” Солженицын не знал, что необходимо указывать источники? Почему он не указывает, что эти материалы находятся, например, в его личном архиве в форме, скажем, записей, магнитофонной ленты? Коль они получены в личных беседах, почему бы это не указать? Потому, что так эффектнее. В результате обман, настолько примитивный, что даже на первый взгляд его трудно не обнаружить. “Все, что рассказывает Солженицын, это лагерный фольклор, – сказал мне в беседе Николай Виткевич, в лагерях он всегда общался только с теми, кто жаловался и был способен преувеличивать. С людьми, которые смотрели на вещи трезво и говорили правду, он разговаривать не желал. Большинство заключенных имеет склонность преувеличивать свои страдания или тяжелую судьбу, рассказывать всякие небылицы, чтобы выглядеть привлекательнее, – им таких-то типов и выискивал Саня Солженицын”. Так говорил человек, которого Солженицын “посадил” и который некоторое время находился в заключении вместе с ним. Если проанализировать две главы из романа (“Следствие” и “Первая камера – первая любовь”), то невольно возникает вопрос: почему он ничего не пишет о ходе следствия, о “пытках”, которым он подвергался сам?
Писать нечего, потому что Александра Солженицына вовсе не подвергали пыткам. На странице 151 своего “романа” Александр Солженицын говорит: “Мой следователь ничего не применял ко мне, кроме бессонницы, лжи и запугивания – методов, совершенно законных”. Наконец, если ему доподлинно “известны” зверства бог, знает каких следователей из Архангельска, Киева или Иркутска и даже то, что происходило в 1929 году, и как выглядела тюрьма в Чойбалсане, то почему, когда дело касается его самого, у него иссякает творческая фантазия? Допустим, что он и в этом составляет счастливое исключение. Но в таком серьезном и глубоко волнующем вопросе, который бередит душу любого честного человека, нельзя строить предположения или навязывать читателю непроверенные мнения. Я, было, совсем утратил покой. Мне так хотелось дойти до истины – выяснить, действительно ли Александр Солженицын является великомучеником, который обрел счастье на чужой земле, пройдя через муки ада, неимоверные страдания и невзгоды, или же он является псевдомучеником политическим шарлатаном и авантюристом, который предал свою родину, своих близких друзей. Я решил разыскать следователя, который вел “дело” Солженицына. Это было нелегко. Наконец мне удалось разыскать его. Он оказался уже почтенным человеком, пенсионером, проживающим в Москве. Он мне рассказал: “Когда много лет просидишь за столом следователя, начинаешь делить допрашиваемых на категории. Есть люди, которые молчат, ничего не говорят. Есть другие, которые под тяжестью улик вынуждены заговорить. Встречаются и прирожденные лгуны. Их можно отнести к третьей категории. Иные говорят правду. И, наконец, бывают мягкотелые, которые сами прямо даются вам в руки. Помимо правды, они излагают и свои домыслы, лишь бы отблагодарить вас. Солженицын как раз относился к последнему типу подследственных”. Ах, вот как! Значит, на Александра Исаевича не нужно было поднимать руку, чтобы он признался в чем угодно… Ну, а как другие?
… “Чтобы иметь абсолютную ясность, я решил обратиться к разным лицам из близкого окружения Александра Исаевича: Давний друг Солженицына Н.Виткевич, отбывавший свой срок на проклятых Солженицыным воркутинских шахтах рассказал мне следующее: “В Воркуту я попал в трудное время 1945 года, когда страна была разрушена войной. Несмотря на это, нам выдали хорошую одежду, постель, матрацы и одеяла. Пищу каждый получал в зависимости от степени выполнения нормы. Паек хлеба на день колебался в пределах от 350 граммов до одного килограмма. А много ли честных советских людей в то время могли получать ежедневно целый килограмм хлеба? По мере того как после войны положение советских людей изменялось к лучшему, изменялось и положение узников. Я получал “карманных денег” сто рублей в месяц, при хорошей работе – прибавку к пайку. А если норма мною и другими выполнялась на 150 процентов, то один день засчитывался за три”. На мой вопрос: “Били ли вас, мучили каким-либо образом, применяли ли к вам любое другое средство физического воздействия во время допроса”, он ответил ещё лаконичнее: “Нет”.
Я думаю, что это было строго запрещено”. Л.А.Самутину, человеку, предоставлявшему Солженицыну материал для книги “Архипелаг ГУЛаг” и прятавшему его книгу, капитану второго ранга Бурковскому, находившемуся в заключении вместе с Солженицыным давнему его другу Николаю Виткевичу. Я им задал такой вопрос: “Били ли вас, мучили каким-либо образом, применяли ли к вам любое другое средство физического воздействия во время допроса?” (Разумеется, эти люди не знают друг друга, и каждому из них этот вопрос был задан в отдельности). Вот, что они мне ответили. Л.А. Самутин: “Никто ко мне даже не прикоснулся. Правда, по отношению ко мне были грубы. Кричали, ругались, но вы должны понять, что я был настоящий враг. Офицер власовской армии. Не просто какой-то рядовой. Я ждал самого плохого, но за все время следствия не получил даже тычка”. Капитан второго ранга Бурковский: “Я попал к молодым следователям. Они нервничали. Если иногда не все шло так, как им хотелось, они кричали и излишне грубо ругались. Но бить? Никто меня ни разу не ударил”.
А вот что написал Самутин в своих воспоминаниях “Не сотвори себе Кумира” о лжи Солженицина: … “Никто ко мне даже не прикоснулся. А ведь мы все ждали “пыточного следствия”, не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять “не угадали”: не было ни пыток, ни дюжих молодцов с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей по беде ни один не возвращался из кабинета следователя избитым и растерзанным после допроса, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствиях в советских тюрьмах. Спустя четверть века, листая рукопись “Архипелага”, я снова увижу описание “пыточного следствия”, да ещё в тех же самых словах и красках, которые помнятся мне ещё с того, немецко-военного времени. Это картины, сошедшие почти в неизменном виде с гитлеровских газетных статей и страниц пропагандистских брошюр. Теперь они заняли многие десятки страниц “Архипелага”, книги, которая претендует на исключительность, объективность и безупречность информации. Из-за водянистости, отсутствия строгой организации материала и умения автора затуманивать сознание читателя, играя на его чувствах, при первом чтении проскакивает как-то незамеченным, одно очевидное несоответствие. Красочно и драматично рисуя картины “пыточного следствия” над другими, дошедшие до Солженицына в пересказах, он затем на доброй сотне страниц будет рассказывать не столько о самом себе в роли подследственного, сколько о том, в какой обстановке протекала жизнь в следственной тюрьме. И самое интересное, что он сам противоречит себе и повествует о том, как заключённые читали книги, играли в шахматы, вели исторические, философские и литературные диспуты. Но в итоге написал правду. И не сразу придёт читателю в голову, о несоответствие картин фантастических пыток с воспоминаниями самого автора о его благополучном пребывании в камере. Итак, пыток перенести не привелось ни автору “Архипелага ГУЛАГ” Солженицыну, ни его соседям по тюрьме в Москве, ни мне с товарищами в подвале контрразведки 5 ударной армии на территории Германии и в дальнейшем во время пребывания в нескольких лагерях…
Кстати во время одного из допросов я спросил следователя, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. А также спросил его, когда он начнёт, меня избивать Он ответил: “Это не входит в круг моих обязанностей, моё дело – добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению – это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и, восхищаться им, у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится. А если я начну вас избивать, то очень скоро окажусь вашим соседом по камере... А ведь я был настоящий враг... Не просто какой-то рядовой. Я редактировал во время войны власовскую газету “На дальнем посту”, которая выходила в Дании, где в то время жило много власовцев. Я ждал самого плохого, но за все время следствия не получил даже тычка. Конечно, в лагере – это не у тещи на блинах. Особенно после войны положение было трудным. Строгий режим и тяжелая работа... Мне пришлось несладко, но я выжил, и мои товарищи тоже. Люди, правда, умирали – от запоздалой операции аппендицита, от инфаркта, воспаления легких. Случались и производственные травмы. Ясно, что их было больше, чем в обычных условиях: квалификация пониже, меньше опыта у работающих... Я побывал и в БУРах (бараки усиленного режима), и в карцерах, и в “лагере штрафников”. Я выжил, и мои товарищи тоже выжили. Я встречался с людьми, которые отсидели два и даже три срока и тоже выжили. Так какой же может идти разговор об истреблении, если люди – и такое случалось – сидели по 25 лет и все-таки вышли на свободу”!
Наивному человеку может показаться, что он действительно рассказывает с документальной скрупулезностью, каким мучениям кого-то подвергали, и даже указывает их инициалы. Это выглядит серьёзно, таинственно и даже героически – Солженицын не хочет, чтобы органы советской безопасности “мстили” его информаторам… Однако первичные материалы получены из вторых рук. И нет никаких ссылок на то, где и как они сохранились. Неужели “современный историк” Солженицын не знал, что необходимо указывать источники? Почему он не указывает, что эти материалы находятся, например, в его личном архиве в форме, скажем, записей, магнитофонной ленты? Коль они получены в личных беседах, почему бы это не указать? Потому, что так эффектнее. В результате обман, настолько примитивный, что даже на первый взгляд его трудно не обнаружить. “Все, что рассказывает Солженицын, это лагерный фольклор, – сказал мне в беседе Николай Виткевич, в лагерях он всегда общался только с теми, кто жаловался и был способен преувеличивать. С людьми, которые смотрели на вещи трезво и говорили правду, он разговаривать не желал. Большинство заключенных имеет склонность преувеличивать свои страдания или тяжелую судьбу, рассказывать всякие небылицы, чтобы выглядеть привлекательнее, – им таких-то типов и выискивал Саня Солженицын”. Так говорил человек, которого Солженицын “посадил” и который некоторое время находился в заключении вместе с ним. Если проанализировать две главы из романа (“Следствие” и “Первая камера – первая любовь”), то невольно возникает вопрос: почему он ничего не пишет о ходе следствия, о “пытках”, которым он подвергался сам?
Писать нечего, потому что Александра Солженицына вовсе не подвергали пыткам. На странице 151 своего “романа” Александр Солженицын говорит: “Мой следователь ничего не применял ко мне, кроме бессонницы, лжи и запугивания – методов, совершенно законных”. Наконец, если ему доподлинно “известны” зверства бог, знает каких следователей из Архангельска, Киева или Иркутска и даже то, что происходило в 1929 году, и как выглядела тюрьма в Чойбалсане, то почему, когда дело касается его самого, у него иссякает творческая фантазия? Допустим, что он и в этом составляет счастливое исключение. Но в таком серьезном и глубоко волнующем вопросе, который бередит душу любого честного человека, нельзя строить предположения или навязывать читателю непроверенные мнения. Я, было, совсем утратил покой. Мне так хотелось дойти до истины – выяснить, действительно ли Александр Солженицын является великомучеником, который обрел счастье на чужой земле, пройдя через муки ада, неимоверные страдания и невзгоды, или же он является псевдомучеником политическим шарлатаном и авантюристом, который предал свою родину, своих близких друзей. Я решил разыскать следователя, который вел “дело” Солженицына. Это было нелегко. Наконец мне удалось разыскать его. Он оказался уже почтенным человеком, пенсионером, проживающим в Москве. Он мне рассказал: “Когда много лет просидишь за столом следователя, начинаешь делить допрашиваемых на категории. Есть люди, которые молчат, ничего не говорят. Есть другие, которые под тяжестью улик вынуждены заговорить. Встречаются и прирожденные лгуны. Их можно отнести к третьей категории. Иные говорят правду. И, наконец, бывают мягкотелые, которые сами прямо даются вам в руки. Помимо правды, они излагают и свои домыслы, лишь бы отблагодарить вас. Солженицын как раз относился к последнему типу подследственных”. Ах, вот как! Значит, на Александра Исаевича не нужно было поднимать руку, чтобы он признался в чем угодно… Ну, а как другие?
… “Чтобы иметь абсолютную ясность, я решил обратиться к разным лицам из близкого окружения Александра Исаевича: Давний друг Солженицына Н.Виткевич, отбывавший свой срок на проклятых Солженицыным воркутинских шахтах рассказал мне следующее: “В Воркуту я попал в трудное время 1945 года, когда страна была разрушена войной. Несмотря на это, нам выдали хорошую одежду, постель, матрацы и одеяла. Пищу каждый получал в зависимости от степени выполнения нормы. Паек хлеба на день колебался в пределах от 350 граммов до одного килограмма. А много ли честных советских людей в то время могли получать ежедневно целый килограмм хлеба? По мере того как после войны положение советских людей изменялось к лучшему, изменялось и положение узников. Я получал “карманных денег” сто рублей в месяц, при хорошей работе – прибавку к пайку. А если норма мною и другими выполнялась на 150 процентов, то один день засчитывался за три”. На мой вопрос: “Били ли вас, мучили каким-либо образом, применяли ли к вам любое другое средство физического воздействия во время допроса”, он ответил ещё лаконичнее: “Нет”.
Я думаю, что это было строго запрещено”. Л.А.Самутину, человеку, предоставлявшему Солженицыну материал для книги “Архипелаг ГУЛаг” и прятавшему его книгу, капитану второго ранга Бурковскому, находившемуся в заключении вместе с Солженицыным давнему его другу Николаю Виткевичу. Я им задал такой вопрос: “Били ли вас, мучили каким-либо образом, применяли ли к вам любое другое средство физического воздействия во время допроса?” (Разумеется, эти люди не знают друг друга, и каждому из них этот вопрос был задан в отдельности). Вот, что они мне ответили. Л.А. Самутин: “Никто ко мне даже не прикоснулся. Правда, по отношению ко мне были грубы. Кричали, ругались, но вы должны понять, что я был настоящий враг. Офицер власовской армии. Не просто какой-то рядовой. Я ждал самого плохого, но за все время следствия не получил даже тычка”. Капитан второго ранга Бурковский: “Я попал к молодым следователям. Они нервничали. Если иногда не все шло так, как им хотелось, они кричали и излишне грубо ругались. Но бить? Никто меня ни разу не ударил”.
А вот что написал Самутин в своих воспоминаниях “Не сотвори себе Кумира” о лжи Солженицина: … “Никто ко мне даже не прикоснулся. А ведь мы все ждали “пыточного следствия”, не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять “не угадали”: не было ни пыток, ни дюжих молодцов с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей по беде ни один не возвращался из кабинета следователя избитым и растерзанным после допроса, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствиях в советских тюрьмах. Спустя четверть века, листая рукопись “Архипелага”, я снова увижу описание “пыточного следствия”, да ещё в тех же самых словах и красках, которые помнятся мне ещё с того, немецко-военного времени. Это картины, сошедшие почти в неизменном виде с гитлеровских газетных статей и страниц пропагандистских брошюр. Теперь они заняли многие десятки страниц “Архипелага”, книги, которая претендует на исключительность, объективность и безупречность информации. Из-за водянистости, отсутствия строгой организации материала и умения автора затуманивать сознание читателя, играя на его чувствах, при первом чтении проскакивает как-то незамеченным, одно очевидное несоответствие. Красочно и драматично рисуя картины “пыточного следствия” над другими, дошедшие до Солженицына в пересказах, он затем на доброй сотне страниц будет рассказывать не столько о самом себе в роли подследственного, сколько о том, в какой обстановке протекала жизнь в следственной тюрьме. И самое интересное, что он сам противоречит себе и повествует о том, как заключённые читали книги, играли в шахматы, вели исторические, философские и литературные диспуты. Но в итоге написал правду. И не сразу придёт читателю в голову, о несоответствие картин фантастических пыток с воспоминаниями самого автора о его благополучном пребывании в камере. Итак, пыток перенести не привелось ни автору “Архипелага ГУЛАГ” Солженицыну, ни его соседям по тюрьме в Москве, ни мне с товарищами в подвале контрразведки 5 ударной армии на территории Германии и в дальнейшем во время пребывания в нескольких лагерях…
Кстати во время одного из допросов я спросил следователя, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. А также спросил его, когда он начнёт, меня избивать Он ответил: “Это не входит в круг моих обязанностей, моё дело – добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению – это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и, восхищаться им, у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится. А если я начну вас избивать, то очень скоро окажусь вашим соседом по камере... А ведь я был настоящий враг... Не просто какой-то рядовой. Я редактировал во время войны власовскую газету “На дальнем посту”, которая выходила в Дании, где в то время жило много власовцев. Я ждал самого плохого, но за все время следствия не получил даже тычка. Конечно, в лагере – это не у тещи на блинах. Особенно после войны положение было трудным. Строгий режим и тяжелая работа... Мне пришлось несладко, но я выжил, и мои товарищи тоже. Люди, правда, умирали – от запоздалой операции аппендицита, от инфаркта, воспаления легких. Случались и производственные травмы. Ясно, что их было больше, чем в обычных условиях: квалификация пониже, меньше опыта у работающих... Я побывал и в БУРах (бараки усиленного режима), и в карцерах, и в “лагере штрафников”. Я выжил, и мои товарищи тоже выжили. Я встречался с людьми, которые отсидели два и даже три срока и тоже выжили. Так какой же может идти разговор об истреблении, если люди – и такое случалось – сидели по 25 лет и все-таки вышли на свободу”!
Э... А ты точно понял, что там написано?
А то следуя твоей логике получается, что на селе были только наемные батраки да наниматели-кулаки. Не было ни середняков - крепких хозяйственников, ни единоличников, которые вели хозяйство обособленно. Не было массы крестьян, которым по "Декрету о земле" достался надел, а лошаденки у людей и живность всё-таки водились и не в единичном количестве. Ну да, когда мир черно-белый, то жить проще: меньше надо думать.
Так и с середняками у властей отношения не заладились, не хотели они продавать зерно себе в убыток, экономика это серьезная наука, требующая разумных и взвешенных решений, но большевики этим не обремененные поступили не слишком над этим заморачиваясь - загнали всех в колхозы,
которыми фактически управляло государство, по сути государство выступило в роли помещика, ни с кем не нужно было договариваться и искать компромиссы.
АМЕРИКАНСКИЕ КОРНИ СОВЕТСКИХ КОЛХОЗОВ
Американский социальный антрополог Джеймс Скотт доказывает, что советская коллективизация 1930-х имела корни в американской индустриализации сельского хозяйства.В начале ХХ века в США появляются хозяйства с десятками тысяч га, основанные на наёмном, а не фермерском труде.
Глядя на эти хозяйства, большевики тоже захотели устроить у себя «фабрики зерна». Первые зерновые совхозы в СССР на сотнях тысяч га в 1928-30 годах сделали американцы. Агрономы из США Джонсон и Езекиэл писали: «Коллективизация стоит в порядке дня истории и экономики. С политической стороны мелкий фермер или крестьянин является тормозом прогресса. Русские первыми ясно поняли это и приспособились к исторической необходимости».
Создайте учетную запись или войдите в систему, чтобы комментировать
Вы должны быть участником, чтобы видеть весь контент и оставлять комментарии
Создать аккаунт
Создайте учетную запись в нашем сообществе. Это просто!
Авторизоваться
У вас уже есть учетная запись? Войдите в систему здесь.