Стихи, которые нам нравятся

[KatrinAnnh]

Я слышу шуршание перистых крыльев,
Слепой, я не вижу, но знаю — ты рядом,
Скребусь пауком в опустевшей квартире,
И путаю лирику с пошлостью мата.
Кидаю банальные спелые тексты
В кишащие масками плотные сети.
И все, что осталось: слова и рефлексы
Они превращают в ужимки и сплетни.
Я чувствую взгляд на заштопанном сердце,
Но так не люблю уходить в многоточье,
Пишу тебе снова, пишу в ритме скерцо,
Вбивая молитву «услышь» в междустрочье
Пою, разбиваясь сонатой о стены,
Рифмую шаги с опечаткою «выход»,
Кричу на подмостках безумной арены,
Срываюсь на шепот, на возглас, на выдох.
Тебе, все тебе, ты услышишь, я знаю,
И вдруг обернешься, надавишь на тормоз,
Я слеп, я пою, я кричу, я скучаю,
Мой ангел бессменный, иди на мой голос,
Иди…
На мой голос.

Аль Квотион

 

[КарЛеонова]

Рената Муха

Жил в квартире Таракан,
В щели у порога.
Никого он не кусал,
Никого не трогал,
Не царапал никого,
Не щипал,
Не жалил,
И домашние его
Очень уважали.
Так бы прожил
Таракан
Жизнь со всеми в мире. …
Только люди завелись
У него в квартире.

 

[Firebird]

Над головой
созвездия мигают.
И руки сами тянутся
к огню...
Как страшно мне,
что люди привыкают,
открыв глаза,
не удивляться дню.
Существовать.
Не убегать за сказкой.
И уходить,
как в монастырь,
в стихи.
Ловить Жар-птицу
для жаркого
с кашей.
А Золотую рыбку -
для ухи.

Роберт Рождественский
1970 год

 

[KatrinAnnh]

По мненью критиков суровых,
Парнас пустует много лет.
Бесспорно, Пушкиных нет новых.
Но… и Белинских новых нет.
© Саша Черный

Глазки нежно-голубые
Каждый добрый
Вместе злые
© Валентин Гафт

Вы доброту мою не путайте со слабостью
Поберегите свой и мой покой,
Ведь так же придушить могу без жалости
Я той же, что и накормил рукой.

© Александр Пуховский

Эпиграммки такие нашла интересные

 

[Цветок Магриба]

Уистен Хью Оден

Щит Ахилла

Хотела, чтобы вышла
Лоза из янтаря,
И мраморные грады,
И вольные моря,
Но пламенней металла
Изобразил кузнец
Потемки запустенья
И небо как свинец

Край безобразный, бурый и нагой -
Ни зелени, не признака жилища,
Есть нечего, стать некуда ногой, -
И все ж, как пыль, слетясь на пепелище,
Восстали тыщи в ряд, и следом - тыщи, -
Но тыщи глаз над тыщами сапог
Мертвы, пока приказ их не разжег.

И голосом, идущим ниоткуда,
Зачтен до грамма взвешенный приказ
(и слог, и смысл подлее, чем Иуда),
Не подлежащий обсужденью масс,
Колоннами на марше ставших враз,
Чтоб, наступая, с логикой железной
Дойти до края и сродниться с бездной.

Хотела, чтобы вышел
Упитанный телец,
Алтарь, богам угодный,
Богам послушный жрец,
Но в пламени металла-
Где стать бы алтарю, -
Дрожа, распознавала
Кровавую зарю.

Вершится суд военно-полевой,
Скучают судьи, вяло зубоскаля,
Исходит потом в жуткий зной конвой,
Толпа робка за проволочной сталью
(А может, их связали, рот зажали?),
Никто не шевельнулся, воздух тих,
Пока ведут на плаху всех троих.

Величие и вес - иначе: мощь -
Порукою не жертвы, а суда,
Спасенье - не про тех, кто мал и тощ,
Надеяться не надо никогда;
Страх умертвил их и лишил стыда -
Нечеловеком, в ноги палачу
Пал каждый с тяжким воплем: "Не хочу!"

Хотела, чтобы вышли,
прекрасны и стройны,
Могучие атлеты,
Лихие плясуны,
Свет солнца и луны,
Но на щите широком
Он поместил не рай,
А край, убитый Роком.

Заморыш, одичавший без отца,
Бьет птицу камнем влет. Но не попал.
Юнцы ножом прикончили юнца.
Кто смог взять деву силой, тот и взял. -
Такой и лишь такою представлял
Он землю, где любовь и состраданье
Есть нечто из другого мирозданья.

Бог непрекраснодушный,
Гефест хромает прочь.
Фетида безутешно
Полощет криком ночь:
Ахилл жестокосердный,
Кому сковали щит,
Погубит тыщи смертных
И сам падет убит.

пер. В.Топорова

 

[KatrinAnnh]

и он понимает, что видел её любой:
как она скалит зубы и бешено рвётся в бой,
чтоб не выглядеть слабой в мире тупых амёб,
корнеплодов, столплённых в бурт.

как она замучена алчной и злой толпой
и мечтает просто побыть собой.
взять и выключить этот чудной флешмоб,
сконцентрированный в абсурд.

и он делает вывод - видимо, всё всерьёз.
что он любит: как она морщит нос,
как забавно чихает, безумно смешно поёт.
не пытаясь её менять.

даже если она, психуя, идёт в разнос,
а ведь это очень плохой прогноз,
он уверен, что сразу же всё пройдет,
стоит только её обнять.

что он видел её: без мейкапа и всю в слезах,
видел голой, усталой, с хаосом в волосах,
видел пьяной, больной, ворчащей по пустякам.
мол по дому кругом бардак...

как весь мир утопает в бездонных её глазах,
как она ищет друга в котах и бездомных псах,
как подходит всем платьям и каблукам.
что он любит все эти "как".

как она ставит "Scorpions" на репит,
как свернувшись калачиком мирно спит
и смешно сопит, укутавшись в тёплый плед,
растворяясь в своём мирке.

как сияет, словно большой софит,
если он дарит лилии и бисквит.
как она оставляет яркий помадный след
на небритой его щеке.

как в такие моменты его пробирает ток,
а она расцветает, словно лесной цветок.
в ней задор глумливого сорванца,
как же,боже,она нежна.

у него в груди вальсирует кипяток,
сердце бьётся,как дьявольский молоток.
он легко убирает прядку с её лица,
она очень ему нужна...

её кожа нежнее, чем самый искусный шёлк.
он, целуя, шепчет:"я рад, что тебя нашёл,
каждый взгляд твой мной выучен и любим,
безгранично и горячо.

ты со мной неизменно, куда бы я там ни шёл.
ну а если мой бас рассержен, а взор тяжёл,
я хочу, чтоб ты тоже меня любым
принимала и грела, уткнувшись в моё плечо".

Эль Кеннеди

 

[KatrinAnnh]

Ты наблюдаешь, как мир рассыпается в пыль,
Плавятся шапки гор, сохнет лес, закипают моря.
Ты видишь безумный ужас в глазах толпы,
Кто-то кричит, кто-то молится (понимаешь, что зря).
Путь целого мира, отмеченный сотней вех,
Может закончиться через пару взмахов ресниц.
Ты видишь рыб, всплывающих брюхами вверх.
Ты видишь сгорающих в небе птиц.
Ты смотришь с берега, как тонут твои корабли.
Как их швыряет на рифы взбесившаяся вода,
Как ломаются их хребты. Ты стоишь на краю земли
И понимаешь: им не спастись, никак, никогда.

Я наблюдаю, как в мире царствует весна,
Слушаю ветер, танцующий в свежей листве…
Ты был бы намного счастливее, если бы знал:
Твои корабли тонут только в твоей голове.

Эста Мигирата

 

[Цветок Магриба]

Конь Блед


И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть.
Откровение, VI, 8

1

Улица была - как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле - души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.

2

И внезапно - в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,-
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали - отголоски, крики,
Но мгновенье было - трепет, взоры были - страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть...
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

3

И в великом ужасе, скрывая лица,- люди
То бессмысленно взывали: "Горе! с нами бог!",
То, упав на мостовую, бились в общей груде...
Звери морды прятали, в смятенье, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей,- в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
"Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас - от мора, глада и меча!"

4

Но восторг и ужас длились - краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычном светом ярко залито.
И никто не мог ответить, в буре многошумной,
Было ль то виденье свыше или сон пустой.
Только женщина из зал веселья да безумный
Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.
Но и их решительно людские волны смыли,
Как слова ненужные из позабытых строк.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.

В.Брюсов

 

[Цветок Магриба]

Присядь на дорогу, мне нравится этот обычай,

чтоб лучше запомнить момент этот тающий, птичий,

и чтобы на сердце не груз расставания едкий,

а сразу полет, как у птицы, стартующей с ветки.

Помедли, душа, уходить из некрепкого тела,

ты в нем огрубела, но не до конца зачерствела,

дом не запирая и не оставляя ключи нам,

согрей на прощанье словами любви
беспричинной.

М. Эскина

 

[Лючия]

Отзывчивых людей сравню я с зеркалами.
Как жаль, что зеркала себя не видят сами!
Чтоб ясно разглядеть себя в своих друзьях,
Вначале зеркалом предстань перед друзьями.
© О. Хайям.

 

[KatrinAnnh]

Осень берет чашку чая
и садится смотреть ТВ.
Говорит: ''я здесь случайно,
и обращайся ко мне на Вы''.

Я — растрепанный и отчаянный,
имею вид сонной совы.
Сентябрь — время печальное,
соответствовать
надо бы.

Надо курить сигареты,
/с ментолом
обязательно/,
даже если сантехник
бородатый
ты,
мать его.

Кутаться в шарф,
слушать дождь,
думать о нем (или ней),
И вовсе не важно то,
семнадцать тебе
или семьдесят семь.

И вот я спешно готовлю мыло,
веревку и табурет.
Сжигаю письма любимой,
(которой у меня нет).
А Осень грызет печенье,
презрительно похрустывая:
''как и у любого времени,
у меня есть инструкция.

Во-первых — почисти разум,
желания, сердце, уши.
Получится пусть не сразу,
но после — все станет лучше.

Пункт два — выходи из дома,
иди жечь костры и листья.
Рябину дави в ладонях,
теряйся на тропках лисьих.

Пункт третий — хорошая книга,
пей мудрость с каждой страницы.
будь сам капитаном брига,
разбойником, бардом, принцем.

В-четвертых — рюкзак, палатка.
Осенний лес тих и весел.
Вкус яблок медово-сладких,
собака (навроде Лесси).
Кораблик в ручье журчащем,
гитара, стихи и песни.
Вот это — зовется счастьем.
Ведь счастье — когда все вместе.

Пункт пять — чай, кино с друзьями,
и кекс с шоколадной крошкой.
И много того, что сами
придумаете,
хорошего''.

…Я слушаю, в шок впадая.
Лень тотчас впадает в кому.
Сон на пол ключи бросает,
и с Грустью бежит из дому.

Так значит, я могу быть счастлив?
(Система рушится и ломается).
А Осень держит в руках чашку,
и негодница,
улыбается.

Джио Россо

 

[Цветок Магриба]

Ей отвечал знаменитый, шеломом сверкающий Гектор:
«Всё и меня то, супруга, не меньше тревожит; но страшный
Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной троянкой,
Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя.
Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным,
Храбро всегда меж троянами первыми биться на битвах,
Славы доброй отцу и себе самому добывая!
Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,
Будет некогда день, и погибнет священная Троя,
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.
Но не столько меня сокрушает грядущее горе
Трои, Приама родителя, матери дряхлой Гекубы,
Горе тех братьев возлюбленных, юношей многих и храбрых,
Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных,
Сколько твое, о супруга! тебя меднолатный ахеец,
Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу!
И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке,
Воду носить от ключей Мессеиса или́ Гиперея,
С ропотом горьким в душе; но заставит жестокая нужда!
Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет:
Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах
Всех конеборцев троян, как сражалися вкруг Илиона!
Скажет — и в сердце твоем возбудит он новую горечь:
Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства!
Но да погибну и буду засыпан я перстью земною
Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу!»
Рек — и сына обнять устремился блистательный Гектор;
Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону
С криком припал, устрашася любезного отчего вида,
Яркою медью испуган и гребнем косматовласатым,
Видя ужасно его закачавшийся сверху шелома.
Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись.
Шлем с головы немедля снимает божественный Гектор,
Наземь кладет его, пышноблестящий, и, на руки взявши
Милого сына, целует, качает его и, поднявши,
Так говорит, умоляя и Зевса, и прочих бессмертных:
«Зевс и бессмертные боги! о, сотворите, да будет
Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан;
Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно.
Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя:
Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью
Входит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!»
Рек — и супруге возлюбленной на руки он полагает
Милого сына; дитя к благовонному лону прижала
Мать, улыбаясь сквозь слезы. Супруг умилился душевно,
Обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей:
«Добрая! сердце себе не круши неумеренной скорбью.
Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу;
Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный
Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится.
Шествуй, любезная, в дом, озаботься своими делами;
Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним
Дело свое исправлять; а война — мужей озаботит
Всех, — наиболе ж меня, — в Илионе священном рожденных».
Речи окончивши, поднял с земли бронеблещущий Гектор
Гривистый шлем; и пошла Андромаха безмолвная к дому,
Часто назад озираясь, слезы ручьем проливая.

Гомер "Илиада"

 

[Эдельвейс]

Пока ты из щенка – в молодого волка, от меня никакого толка.
Ты приходишь с большим уловом, а я с каким-нибудь круглым словом,
Ты богатым, а я смотрю вслед чужим регатам,
Что за берега там, под юным месяцем под рогатым.
Я уже могу без тебя как угодно долго,
Где угодно в мире, с кем угодно новым,
Даже не ощущая все это суррогатом.

Но под утро приснится, что ты приехал, мне не сказали,
И целуешь в запястье, и вниз до локтя, легко и больно
И огромно, как обрушение бастиона.
Я, понятно, проснусь с ошпаренными глазами,
От того, что сердце колотится баскетбольно,
Будто в прорезиненное покрытие стадиона.

Вот зачем я ношу браслеты во все запястье.
И не сплю часами, и все говорю часами.
Если существует на свете счастье, то это счастье
Пахнет твоими мокрыми волосами.

Если что-то важно на свете, то только твой голос важен,
И все, что не он – тупой комариный зуд:
Кому сколько дали, кого куда повезут,
Кто на казенных харчах жиреет, а кто разут, -

Без тебя изо всех моих светоносных скважин
Прет густая усталость – черная, как мазут.

 

[Mak]

Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей…

Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали —
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.

Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей…
«Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!»

Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля…

 

[Эдельвейс]

 

[KatrinAnnh]

О, моя дорогая, моя несравненная Леди,
Ледокол мой печален, и штурман мой смотрит на юг,
И, представьте себе, что звезда из созвездия Лебедь
Непосредственно в медную форточку смотрит мою.
Непосредственно в эту же форточку ветер влетает,
Называвшийся в разных местах то муссон, то пассат,
Он влетает и с явной усмешкой письма листает,
Не отправленные, потому что пропал адресат.

Где же, детка моя, я тебя проморгал и не понял,
Где, подруга моя, разошелся с тобой на пути,
Где, гитарой бренча, прошагал мимо тихих симфоний,
Полагая, что эти концерты еще впереди.
И беспечно я лил на баранину соус Ткемали,
И картинки смотрел по утрам на обоях чужих,
И меня принимали, которые не понимали,
И считали, что счастье является качеством лжи.

Одиночество шлялось за мной и в волнистых витринах
Отражалось печальной фигурой в потертом плаще.
За фигурой по мокрым асфальтам катились машины
Абсолютно пустые, без всяких шоферов вообще,
И в пустынных вагонах метро я летел через годы,
И в безлюдных портах провожал и встречал сам себя,
И водили со мной хороводы одни непогоды,
И все было на этой земле без тебя, без тебя.

Кто-то рядом ходил и чего-то бубнил - я не слышал,
Телевизор мне тыкал красавиц в лицо - я ослеп,
И надеясь на старого друга и горные лыжи
Я пока пребываю на этой пустынной земле.
О, моя дорогая, моя несравненная Леди
Ледокол мой буксует во льдах, выбиваясь из сил.
Золотая подружка моя из созвездия Лебедь,
Не забудь - упади, обнадежь, догадайся, спаси.

 

[Mak]

Английское военное кладбище в Севастополе​

Здесь нет ни остролистника, ни тиса.
Чужие камни и солончаки,
Проржавленные солнцем кипарисы
Как воткнутые в землю тесаки.

И спрятаны под их худые кроны
В земле, под серым слоем плитняка,
Побатальонно и поэскадронно
Построены британские войска.

Шумят тяжелые кусты сирени,
Раскачивая неба синеву,
И сторож, опустившись на колени,
На английский манер стрижет траву.

К солдатам на последние квартиры
Корабль привез из Англии цветы,
Груз красных черепиц из Девоншира,
Колючие терновые кусты.

Солдатам на чужбине лучше спится,
Когда холмы у них над головой
Обложены английской черепицей,
Обсажены английскою травой.

На медных досках, на камнях надгробных,
На пыльных пирамидах из гранат
Английский гравер вырезал подробно
Число солдат и номера бригад.

Но прежде чем на судно погрузить их,
Боясь превратностей чужой земли,
Все надписи о горестных событьях
На русский второпях перевели.

Бродяга-переводчик неуклюже
Переиначил русские слова,
В которых о почтенье к праху мужа
Просила безутешная вдова:

"Сержант покойный спит здесь. Ради бога,
С почтением склонись пред этот крест!"
Как много миль от Англии, как много
Морских узлов от жен и от невест.

В чужом краю его обидеть могут,
И землю распахать, и гроб сломать.
Вы слышите! Не смейте, ради бога!
Об этом просят вас жена и мать!

Напрасный страх. Уже дряхлеют даты
На памятниках дедам и отцам.
Спокойно спят британские солдаты.
Мы никогда не мстили мертвецам.

 

[KatrinAnnh]

Кто-то любит и нас — в искаженных пороками лицах,
С голубыми глазами, со сжатым тревогами ртом,
По темницам души собирает…
И дней вереницы —
Воспаленные, жаркие — ласково трогает льдом.
Кто-то любит и нас — несговорчивых, хмурых, болящих,
От мигреней уставших,
Идущих по миру пешком.
Кто-то любит и нас —
Не придуманных, а настоящих:
Не красивых, не умных — с простой человечьей душой.
Кто-то любит и нас — даже злых, не всегда справедливых,
За спиной оставляющих столько ошибок и бед,
Кто-то любит и нас — белым небом над страшным обрывом,
Кто-то вечно находит нас в дальней безликой толпе.
Так летят по дворам и домам затаенно беседы,
Так рождается свет в полутьме недоверчивых глаз.
Ничего, ничего не уходит из мира бесследно,
Пока в мире огромном таком — кто-то любит и нас.

© Аль Квотион

 

[KatrinAnnh]

Я стряхивал с подушек теплых сны,
Освобождая место колыбельным —
И девочку с лицом моей весны
Баюкал на разложенной постели.
Баюкал…
Так баюкают детей —
Едва касаясь слишком ломкой кожи,
Так сонным солнцем тонко золотеет
Наряд степи заснеженно-нехоженный.
И было то, что видится как свет
Художникам над кротостью мольберта,
И было чувство на земном холсте
Уже неотделимое от света.
И был нам век — короткий и смешной,
И было века нам трагично мало.
Я так болел разбившейся душой,
Ты улыбалась мне…
И засыпала.

© Аль Квотион

 

[Chaos]

Какое место для тебя во мне?
Не ровно я дышу, чего не скрою...
Бывает, что лицом горю в огне...
Глубоко тихо выдохну порою...

Пусть, ладно, в курсе, нет тузов за мной
И никакая в этом перспектива.
Есть мысль лишь подарить весь рай земной.
Небесный - не моя прерогатива.

© хз)