Стихи, которые нам нравятся

[KatrinAnnh]

У нее глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ее в нездешней стороне.

Ждет она чего-то молчаливо,
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких в миг отлива
Холодеет сумрак голубой.

А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ее — зеленый блеск.

А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.

И слова какого-то обета
Всё твердит, взволнованно дыша.
У нее глаза морского цвета,
У нее неверная душа.


Константин Бальмонт

 

[Цветок Магриба]

УХОДИТ ДЕРЕВО

Нам дерево дано за образец
стремленья вверх,
урок противоречья.

Земля и небо — дело человечье.
А дерево как будто ни при чем.

Но корни нас уводят в духоту,
как поезд в полдень, вздрагивая, катит.
Квадрат окна скользит по проводам.
И церковка скользит по горизонту,
То отставая, то перегоняя…
Носы и лбы расплюснуты в окне.

И мы — по горло в этой глубине.
Но я не верю в эту иллюзорность.

Падение вытягивает стропы,
и боль в костях сдвигает позвонки.
Взлетает жук —
на грани катастрофы,
расталкивая телом стебельки,
свой малый вес —
себя одолевая.
И смысл его гуденья: «Отпусти!»
Любой отрыв как перелом кости.
И взлет любой — на грани катастрофы!

Взлетаю я и превращаюсь в строфы,
в единый вздох — «О родина, прости!».
А дерево убьют,
потом расколют,
сведут огнем — голодным и худым.

Уходит дерево —
в полет уходит дым.
Взлетаю я и превращаюсь в строфы…

(Николай Панченко)

 

[KatrinAnnh]

Французскому трону хватало и роз, и лилий -
Но ты появилась и села босой на трон
В субботу. под вечер, когда все гвардейцы пили
И некому было хранить королевский дом
И сердце моё от вторженья любви и бури -
Распахнуты двери и кружит по залам страсть.
И розы у трона, присев в реверанс, уснули,
И лилии сникли, увидев такую масть.
Распущены волосы, кровь Меровингов бьётся
Упругою лентою в вене её руки...
/На троне моём она в тишине смеётся,
и лишь повторяет: молчи про любовь, молчи/.

Вот ночь луидором закатится прямо под пол,
Пока не достанем - в Париж не придёт рассвет.
В субботу, под вечер, на фоне витражных стёкол
Явилась судьба, облачённая в рыжий цвет.
Французскому трону хватало и роз, и лилий,
Но ты появилась и села на трон босой.
Да, бархат идёт тебе - и голубой и синий.
Но дело не в троне, а в том, что я - твой король.

Моя королева...

Снежный Рыцарь

 

[Цветок Магриба]

Каждый пред Богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Ибо вечность —
богам.
Бренность —
удел быков…
Богово станет
нам
Сумерками богов.
И надо небом
рискнуть,
И, может быть,
невпопад
Еще не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
И мы
завоем
от ран.
Потом
взалкаем даров…
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
…Словно быкам —
хлыст,
вечен богам
крест.

И. Бродский

 

[Цветок Магриба]

Вестник дождя прикрывает зрачки
говорит: «Не волнуйся, спи.
Здесь весна без сирени, здесь с каждой руки
взлетают, как буквы, жуки.

Ты и сам скоро станешь тембром, каким
прозмеясь сквозь дождя стекло,
превратиться сумеешь в иное —
мы все здесь не спим,
и вскипает пахучей сиренью дым».

(Арсений Татищев. Светозвучие)

 

[Arachnid]

Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая – как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола —
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный…
Но это продолжается недолго…
Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой, а летом жарко,
Где есть паук и пыль на всем лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Исподтишка меняются портреты,
Куда как на могилу ходят люди,
А возвратившись, моют руки мылом,
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век – и тяжело вздыхают…
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает – мы чужие.
Мы не туда попали… Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит!
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас – и даже
Всё к лучшему…

Ахматова.

 

[Arachnid]

 

[Цветок Магриба]

Я тебя никогда не узнаю

Над Вселенной повисли гудки телефона.
Короткие. Словно круги
На воде от несказанных слов.
Я только что ощутил бездонность
Вселенной.
Твой мир только что был в моей ладони.
Вернее, его окно.
Темно.
Уже остывает трубка. И тонет
Последнее слово в гудках.
Что означало оно?
Так мало... Так много...
Всегда, во всех книгах
Я долго смотрел на последнее слово,
Но оно было чаще обыденным.
Странно...
Твой мир похож на мир океана.
В нем столько всего!
В нем столько людей, не знакомых мне вовсе,
Волшебные книги, подводные звезды...
И я заходил к тебе в гости.
Вначале казалось, что все постоянно,
Привычно и очень похоже
На все наши миры, заключенные в кожу.
Мы вместе ходили в обычные школы,
Учились по книгам таким же, но все же...
Мы только что говорили
Об общем.
И вдруг это кончилось. Ты ли –
Та, которую знаю?
Хотя разве можно узнать нам подобное?
Пробую.
Забыв, что нет выхода в замкнутом мире...
Живущие долго в одной квартире
Часто путают это с проникновением.
Но твой мир не в моем измерении,
Я тебя никогда не узнаю.
Ты – дерево.
Ты – еще одно дерево в чаще моей души,
А я – еще один камень в твоем океане.
Возможно, ты этого даже не знаешь...
И тогда меня попросту нет?
Напиши
Мое имя и я тогда буду. А ты –
Ты весь мир мой переполняешь,
И он разрастается вширь,
Вглубь и ввысь!
Представляешь?
Ах да, ведь и ты никогда не узнаешь
Мой мир!
Как же мы одиноки!
Переложил бы в строки,
В картины и даже в ноты...
Ничто не помеха.
Услышь меня!!! Слышь меня... слышь меня...
Эхо.
Со всех сторон и множеством голосов...
Я – лишь материал для постройки чужих миров.
Странно, что ты меня любишь...
Причем взаимно.
Я тебя никогда не узнаю.
Но я напишу твое имя
И буду о нем думать.
Пока ты его не изменишь...
Но ты переменишь имя,
Походку, прическу, манеры и все свои тайны...
И я стану камнем в каком-то чужом океане,
Уж совсем не похожем на то дерево в моем лесу!..
Но что я несу?

Над городом тают гудки,
Возникшие в месте слиянья
Двух разных частиц мирозданья.
Но скоро их тоже не будет.
А будут обычные люди.
При встрече мы скажем "привет"
И начнем говорить о погоде.


В. Топоногова

 

[Toreador]

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой

Николай Гумилёв

 

[Цветок Магриба]

острова



император наш огнеликий ши хуанди

сорок лет ревнивое сердце носил в груди

а на сорок первый в недугах врача виня

бросил заживо тиграм и звать приказал меня

я к стопам и ни жив ни мертв а он говорит

что к бессмертию путь непрост и тропа не та

гематит и золото киноварь и нефрит

он вкушал как советовал съеденный все тщета

что уже невозвратный дух норовит в полет

и гремит барабан и печаль цисяньцинь поет





собери говорит мой простертый торс оглядев

столько сотен юношей сколько и сотен дев

донесла до наших ушей говорит молва

что за морем бессмертные спрятаны острова

на одном из которых века обитает тот

чья нетленна плоть и алмаза тверже скелет

за мгновение он человеческий держит год

припади к стопам и вымоли нам секрет

снаряжай порезвей караван кораблей и в путь

ну а мы покуда опять наляжем на ртуть



поступил как велели и вечность стала ясна

с той поры как нетленный нам явь отделил от сна

а жестокому ши чтобы сердце разбить верней

мы вернули с отказом обманный корабль теней

дескать за морем только туман а спасенья ноль

и последняя жизнь растаяла в нем как воск

только известь теперь он уголь один и соль

командир терракотовых из подземелья войск

до скончания света недвижен последний полк

барабан прохудился и цисяньцинь умолк



вот уж третья с тех пор накатила тысяча лет

никакого в бессмертии цвета и вкуса нет

ни единой ощупи в нем ни вершка длины

даже тени смертных из вечности не видны

сквозь стеклянный воздух не полыхнет мотылек

терракотовый полк до костей пробрала зима

и земля в которую гибкий мой торс не лег

не дождавшись его постепенно мертва сама

где блуждает с посохом дух переживший мир

озирая вверху караван перелетных дыр

А. Цветков

 

[Цветок Магриба]

закрываю глаза
и слышу
голоса скорбящих колокольчиков

они ничего не могут проговорить
их язык забыт

только горюют
звериными тонами потерь
только льются
птичьими нотами утрат

чем больше вдыхаю воздух
тем сильнее во мне
ветер качает их
из стороны в сторону
тем ярче разливаются горестные
непереводимые звериные мелодии

(Софья Игла)

 

[Цветок Магриба]

Хлещет по окнам ливень осенний;
брызжут осколки струй на ступени,
вымыв до глянца листья сирени.
В сердце, как в поле, льёт с небосклона...
Плещет и плещет дождь монотонно.

Тонут в тумане мутные дали,
тонет округа в смутной печали.
Луч розоватой диагональю
льётся по мокрой раме оконной...
Плещет и плещет дождь монотонный.

В сердце и в поле так нелюдимо!
Рядом ни друга нет, ни любимой...
Юность проходит тщетно и мимо...
Лоб ощущает холод ладони.
Ливень осенний всё монотонней.

Ливень, как слёзы...
Вечер и ливень...
Как не присниться сердцу и ниве,
будто их доля станет счастливей,
если прольётся свет с небосклона?
Плещет и плачет дождь монотонно.


Хуан Рамон Хименес

 

[KatrinAnnh]

Сватовство

В Сибири когда-то был на первый
взгляд варварский, но мудрый обычай.
Во время сватовства невеста должна
была вымыть ноги жениху, а после
выпить эту воду. Лишь в этом случае
невеста считалась достойной, чтобы
её взяли в жёны.

Сорок первого года жених,
на войну уезжавший
назавтра в теплушке,
был посажен зиминской роднёй
на поскрипывающий табурет,
и торчали шевровых фартовых сапог
ещё новые бледные ушки
над загибом блатных голенищ,
на которых играл
золотой керосиновый свет.

Сорок первого года невеста
вошла с тяжеленным
расписанным розами тазом,
где, тихонько дымясь,
колыхалась тревожно вода,
и стянула она с жениха сапоги,
обе рученьки
ваксой запачкала разом,
размотала портянки,
и делала всё без стыда.

А потом окунула она
его ноги босые в мальчишеских цыпках
так, что,
вздрогнув невольно,
вода через край
на цветной половик
пролилась,
и погладила ноги водой
с бабьей нежностью пальцев
девчоночьих зыбких,
за алмазом алмаз
в таз роняя из глаз.

На коленях стояла она
перед будущим мужем убитым,
обмывая его наперёд,
чтобы если погиб — то обмытым,
ну, а кончики пальцев её
так ласкали
любой у него на ногах волосок,
словно пальцы крестьянки —
на поле любой колосок.

И сидел её будущий муж —
ни живой и ни мёртвый.
Мыла ноги ему,
а щеками и чубом стал мокрый.
Так прошиб его пот,
что вспотели слезами глаза,
и заплакали родичи
и образа.

И когда наклонилась невеста,
чтоб выпить с любимого воду, —
он вскочил, её поднял рывком,
усадил её, словно жену,
на колени встал сам,
с неё сдёрнул
цветастые чёсанки с ходу,
в таз пихнул её ноги,
трясясь, как в ознобном жару.

Как он мыл её ноги —
по пальчику, по ноготочку!
Как ранетки лодыжек
в ладонях дрожащих катал!
Как он мыл её!
Будто свою же ещё не рождённую дочку,
чьим отцом после собственной гибели
будущей стал!

А потом поднял таз и припал —
аж эмаль захрустела
под впившимися зубами
и на шее кадык заплясал —
так он пил эту чашу до дна,
и текла по лицу, по груди,
трепеща, как прозрачное,
самое чистое знамя,
с ног любимых вода,
с ног любимых вода…

Е. Евтушенко

 

[Цветок Магриба]

Когда душа твоя
устанет быть душой,
Став безразличной
к горести чужой,
И майский лес
с его теплом и сыростью
Уже не поразит
своей неповторимостью.
Когда к тому ж
тебя покинет юмор,
А стыд и гордость
стерпят чью-то ложь, —
То это означает,
что ты умер…
Хотя ты будешь думать,
что живешь.

Андрей Дементьев

 

[KatrinAnnh]

Я видел красоту Весны и Лета,
Лик Осени затмил и то, и это...

Джон Донн

 

[Цветок Магриба]

Мы снова проживаем у залива,
и проплывают облака над нами,
и современный тарахтит Везувий,
и оседает пыль по переулкам,
и стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.

Так я хотел бы в этот бедный час
приехать на окраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся навек в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.


И. Бродский

 

[KatrinAnnh]

Морская царевна.

В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!».

Фыркает конь и ушами прядёт,
Брызжет и плещет и дале плывёт.

Слышит царевич: «Я - царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?».

Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.

Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.

Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.

Мыслит царевич: «Добро же! постой!».
За косу ловко схватил он рукой.

Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьётся она.

К берегу витязь отважно плывёт;
Выплыл; товарищей громко зовёт:

«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьётся добыча моя…

Что ж вы стоите смущённой толпой?
Али красы не видали такой?».

Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.

Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зелёным хвостом.

Хвост чешуёю змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит.

Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.

Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрёк…

Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!


Михаил Лермонтов

 

[KatrinAnnh]

Что тут скажешь, моя хорошая?
Я сегодня совсем весенний.
Будет день, попадём на обложки мы
Этих ярких цветных мгновений.

И забудется что-то прошлое,
И окупится светлой грустью.
И плясунью свою, босоножку я
На апрельском холсте нарисую.

И нам что-то ещё отмерится,
И отрежется так, что где бы
Мы с тобой ни прожили месяцы,
Не запьём - запоём до неба.

Ты же флейта моя, тростиночка,
А куда на миру без музыки?
Посмотри, облака овчинные
Словно ноты баллад ли, блюза ли.

Посмотри, под зимы застёжками
Спали трав полевых гобелены.
Что тут скажешь, моя хорошая?

Я сегодня совсем весенний.

© Аль Квотион

 

[Kira*]

Осенние листья по ветру кружат

Осенние листья по ветру кружат,
Осенние листья в тревоге вопят:
«Всё гибнет, всё гибнет! Ты черен и гол,
О лес наш родимый, конец твой пришел!»

Не слышит тревоги их царственный лес.
Под темной лазурью суровых небес
Его спеленали могучие сны,
И зреет в нем сила для новой весны.

А.Майков

 

[Цветок Магриба]

Сестра-яблоня

Кипарис в Гефсиманском саду
не так печален, как ты,
сестра моя бедная, яблоня.
Белея среди темноты,
как в пост ты худеешь, сушеешь,
как ветки крестами ломаешь,
не раньше ты лист выпускаешь,
как звякнет высоко – воскрес.
Мы долго с нею стояли,
вздыхали и громко молчали,
так громко – как будто стучали
внутри сторожа в колотушки.
Поправила я ей солому,
погладила ствол и пошла,
псалмы распевая,
не вдруг понимая –
что вижу рассеянным зреньем,
что рядом кто-то идёт.
Смотрю ―
это яблоня рядом
с усилием скачет на ножке,
на белой и длинной, и плачет.
"Увидят! Нельзя! Обидят!
Пойдём, я тебя провожу".
И тихим покорным животным
она поспешила обратно,
на руку мою опираясь,
на место своё у ограды
и прыгнула крашеной ножкой
в замёрзшую тёмную лунку.
Поправила сбитые ветки
я ей, корешки утеплила,
шепнула: "Не делай так больше.
Обидят". Она мне кивнула.
Блаженная! Замёрзшая! Не век же так!
Ты скоро расцветёшь цветами мягкими,
где крестик золотой внутри качается.

Елена Шварц