Психодром
- Автор темы Darina
- Дата начала
- Статус
Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов.
...Много было жен добродетельных, но ты превзошла их всех.
(«Эшет хаиль[1]», Книга Притч Соломоновых 31)
Я рассматриваю фотографии с хасидской свадьбы — их прислала мне мама невесты, моя коллега. На фотографиях смущенная хорошенькая невеста смеется, окруженная родней. В семье там одиннадцать детей. Двое женатых старших братьев с гордостью демонстрируют нарядных малышей, рядом жены в красиво уложенных париках. Невеста тоже в парике — на свадьбе она считается уже замужней. Тонкое лицо светится строгой красотой. Не всем идут парики, но невестам обычно идут.
Хасиды — закрытая еврейская община, живущая по строгим традициям восемнадцатого века. Мужчины учат Тору в ешивах, женщины воспитывают детей. Учатся мальчики с девочками раздельно и не пересекаются нигде. Когда они подрастают, им подыскивают пару при помощи «шидуха» — сватовства. Пара знакомится, встречается пару раз и, если все в порядке, считается помолвленной. Между помолвкой и свадьбой проходит примерно год, в течение которого жених с невестой не общаются. Поженятся, тогда и знакомятся потихоньку. Лучше всего узнаешь человека, когда родишь с ним нескольких детей. А тех, с кем у тебя нет детей, зачем их знать?
Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои.
Она чувствует, что занятие ее хорошо, и светильник ее не гаснет и ночью.
И вот старшая дочка моей коллеги едет в Америку на лето, вожатой в хасидский лагерь. Дочку зовут Ита, дома ее называют Итка-бандитка, ей семнадцать лет, и она давно мечтала съездить одна за границу. Разумеется, у нее в группе только девочки, в лагере только девочки, да и во всем городе только де… Стоп.
Лето, солнце, жара, одной из маленьких воспитанниц становится плохо, приезжает скорая помощь, с ней молодой парамедик в черной кипе — еврейский волонтер из Франции, Джонатан. Девочку забирают в больницу, вожатая Итка-бандитка едет с ней, никто не знает, что там дальше произошло, но через месяц дочка пишет маме письмо: «Дорогая мама! Либо я выйду замуж за Джонатана, либо я вообще никогда не выйду замуж, не вернусь из Америки, не буду поддерживать с вами отношения и перестану соблюдать субботу, не дай Бог. Целую, ваша Ита».
Глава семейства, почтенный хасид, отец одиннадцати детей, читает молитву «Не убоюсь» и едет в США. Встречается с дочкой, ведет с ней долгие разговоры, и возвращаются они уже вдвоем. Точнее, втроем, потому что Джонатан едет вслед за ними. Явочным порядком делает алию и идет учить Тору в соседней ешиве.
Община ходит ходуном, соседи качают головами, ребецин поджала губы, бабушка слегла с инфарктом, прабабушке не рассказали, но мама говорит: либо мы ее выдадим замуж как человека, и она будет жить как человек, либо мы ее отвергнем, и она будет жить как попало. Она моя дочь, и я ее люблю.
Она моя дочь, и я ее люблю, соглашается отец, но это же скандал!
Скандал, соглашается мама. Но она моя дочь, и я ее люблю.
Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка.
Она воздает ему добром, а не злом, во все дни жизни своей.
Община встала на дыбы, но свадьбу провели. Невеста надела парик, накупила религиозной литературы и вроде как успокоилась. Муж, Джонатан, стал в ешиве на очень хорошем счету.
Впрочем, это все еще Итка-бандитка. У нее все не как у людей. Парик длиннее, чем надо, рукава короче, чем следует, платья ярче, чем принято, — в общем, ничего «такого», но в целом вид довольно вызывающий. Джонатан не против, соседки косятся, сестры любят такой как есть, мама вздыхает.
Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся.
Не боится стужи для семьи своей, потому что вся ее семья одета в двойные одежды.
Приходит время выдать замуж следующую дочь. Чин-чином, шидух, достойный жених, год ожидания, свадьба на восемьсот человек, сам ребе приехал, невеста в закрытом и белом. А Итка как раз из Франции привозит вечернее платье. В нем и идет на свадьбу сестры.
Когда мама невесты на свадьбе видит старшую дочь, ей на секунду становится нехорошо. Французское платье с коротким рукавом, отлично сшитое по фигуре, выглядит удручающе не хасидским. Как и длинный светлый парик.
Но мама молчит: она моя дочь, и я ее люблю.
Итка картинно разворачивается, и мама видит своего ребенка сзади. А сзади на платье глубокий вырез.
Хасидская свадьба! Сам ребе приехал! Все рукава длинные, все костюмы черные, все платья одинакового образца. Община, ешива, соседи, ребецин! Вся репутация семьи. А у бабушки, между прочим, один инфаркт уже был.
Крепость и красота — одежда ее, и весело смотрит она на будущее.
— Ита, — говорит мама строго, — ты моя дочь, и я тебя люблю. Что это за вырез на спине?
— Мама, — отвечает ей Итка, — я специально надела длинный парик, думала, он прикроет вырез. И только сейчас заметила, что они буквально парой сантиметров разошлись…
Голос у нее, надо сказать, виноватый. Самый непримиримый бунтовщик умеет почуять, когда на самом деле пахнет жареным.
Мама мысленно читает молитву «Не убоюсь», берет телефон и набирает номер бабушки.
— Има (мама), — говорит она почтенной старушке, у которой один инфаркт уже был. — Ты выехала из дома? Пожалуйста, вернись назад домой. Возьми из своего шкафа какую-нибудь светлую футболку. Привези мне сюда и не задавай вопросов.
Итка легко соглашается поддеть под вырез светлую футболку. Ей, в общем, ясно, что не стоит французским шиком портить репутацию сестры, за которой идут еще пять сестер, которых тоже надо выдать замуж. Но тут обнаруживается конфуз.
Бабушкина футболка, как и вся бабушкина одежда, — с длинным рукавом. А вечернее платье — с коротким. Ну как «коротким», выше локтя. Для хасидской женщины, считай, вообще без рукавов. А на торчащие из-под дорогого шелка белые хлопчатобумажные рукава Итка не готова наотрез. Не нужно ей никакой футболки, она пойдет как есть
Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее.
Даже в этот момент ее мама не душит любимую дочь. Вместо этого посылает в зал торжеств одну из девчонок, с приказом срочно достать ножницы. Хоть из-под земли.
До хупы остается пятнадцать минут. Восемьсот гостей гуляют в зале торжеств, ребе благословляет мужчин, счастливая невеста принимает поздравления от женщин. Отец, бок о бок с женихом, читает молитву «Не убоюсь». А в женском туалете, запертом на ключ, стоит мама невесты со своим непокорным ребенком и офисными ножницами для бумаги режет на ребенке футболку — так, чтобы белый хлопок не торчал из-под коротких рукавов.
Я рассматриваю фотографии со свадьбы: смущенная хорошенькая невеста смеется, окруженная родней. С одной стороны ее обнимает разрумянившаяся мама в чуть сбитом парике, с другой сияющая старшая сестра в нарядном платье. Выреза не видно, но он есть. Руки у мамы дрожат, но этого не заметно. Братья, невестки, племянники-малыши. Горделиво стоит Джонатан, получивший благословение ребе. Итка-бандитка чуть прикрывает ладонью намечающийся живот.
Кто найдет драгоценную жену? Цена ее выше жемчугов.
Много было жен добродетельных, но ты превзошла их всех.
...Много было жен добродетельных, но ты превзошла их всех.
(«Эшет хаиль[1]», Книга Притч Соломоновых 31)
Я рассматриваю фотографии с хасидской свадьбы — их прислала мне мама невесты, моя коллега. На фотографиях смущенная хорошенькая невеста смеется, окруженная родней. В семье там одиннадцать детей. Двое женатых старших братьев с гордостью демонстрируют нарядных малышей, рядом жены в красиво уложенных париках. Невеста тоже в парике — на свадьбе она считается уже замужней. Тонкое лицо светится строгой красотой. Не всем идут парики, но невестам обычно идут.
Хасиды — закрытая еврейская община, живущая по строгим традициям восемнадцатого века. Мужчины учат Тору в ешивах, женщины воспитывают детей. Учатся мальчики с девочками раздельно и не пересекаются нигде. Когда они подрастают, им подыскивают пару при помощи «шидуха» — сватовства. Пара знакомится, встречается пару раз и, если все в порядке, считается помолвленной. Между помолвкой и свадьбой проходит примерно год, в течение которого жених с невестой не общаются. Поженятся, тогда и знакомятся потихоньку. Лучше всего узнаешь человека, когда родишь с ним нескольких детей. А тех, с кем у тебя нет детей, зачем их знать?
Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои.
Она чувствует, что занятие ее хорошо, и светильник ее не гаснет и ночью.
И вот старшая дочка моей коллеги едет в Америку на лето, вожатой в хасидский лагерь. Дочку зовут Ита, дома ее называют Итка-бандитка, ей семнадцать лет, и она давно мечтала съездить одна за границу. Разумеется, у нее в группе только девочки, в лагере только девочки, да и во всем городе только де… Стоп.
Лето, солнце, жара, одной из маленьких воспитанниц становится плохо, приезжает скорая помощь, с ней молодой парамедик в черной кипе — еврейский волонтер из Франции, Джонатан. Девочку забирают в больницу, вожатая Итка-бандитка едет с ней, никто не знает, что там дальше произошло, но через месяц дочка пишет маме письмо: «Дорогая мама! Либо я выйду замуж за Джонатана, либо я вообще никогда не выйду замуж, не вернусь из Америки, не буду поддерживать с вами отношения и перестану соблюдать субботу, не дай Бог. Целую, ваша Ита».
Глава семейства, почтенный хасид, отец одиннадцати детей, читает молитву «Не убоюсь» и едет в США. Встречается с дочкой, ведет с ней долгие разговоры, и возвращаются они уже вдвоем. Точнее, втроем, потому что Джонатан едет вслед за ними. Явочным порядком делает алию и идет учить Тору в соседней ешиве.
Община ходит ходуном, соседи качают головами, ребецин поджала губы, бабушка слегла с инфарктом, прабабушке не рассказали, но мама говорит: либо мы ее выдадим замуж как человека, и она будет жить как человек, либо мы ее отвергнем, и она будет жить как попало. Она моя дочь, и я ее люблю.
Она моя дочь, и я ее люблю, соглашается отец, но это же скандал!
Скандал, соглашается мама. Но она моя дочь, и я ее люблю.
Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка.
Она воздает ему добром, а не злом, во все дни жизни своей.
Община встала на дыбы, но свадьбу провели. Невеста надела парик, накупила религиозной литературы и вроде как успокоилась. Муж, Джонатан, стал в ешиве на очень хорошем счету.
Впрочем, это все еще Итка-бандитка. У нее все не как у людей. Парик длиннее, чем надо, рукава короче, чем следует, платья ярче, чем принято, — в общем, ничего «такого», но в целом вид довольно вызывающий. Джонатан не против, соседки косятся, сестры любят такой как есть, мама вздыхает.
Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся.
Не боится стужи для семьи своей, потому что вся ее семья одета в двойные одежды.
Приходит время выдать замуж следующую дочь. Чин-чином, шидух, достойный жених, год ожидания, свадьба на восемьсот человек, сам ребе приехал, невеста в закрытом и белом. А Итка как раз из Франции привозит вечернее платье. В нем и идет на свадьбу сестры.
Когда мама невесты на свадьбе видит старшую дочь, ей на секунду становится нехорошо. Французское платье с коротким рукавом, отлично сшитое по фигуре, выглядит удручающе не хасидским. Как и длинный светлый парик.
Но мама молчит: она моя дочь, и я ее люблю.
Итка картинно разворачивается, и мама видит своего ребенка сзади. А сзади на платье глубокий вырез.
Хасидская свадьба! Сам ребе приехал! Все рукава длинные, все костюмы черные, все платья одинакового образца. Община, ешива, соседи, ребецин! Вся репутация семьи. А у бабушки, между прочим, один инфаркт уже был.
Крепость и красота — одежда ее, и весело смотрит она на будущее.
— Ита, — говорит мама строго, — ты моя дочь, и я тебя люблю. Что это за вырез на спине?
— Мама, — отвечает ей Итка, — я специально надела длинный парик, думала, он прикроет вырез. И только сейчас заметила, что они буквально парой сантиметров разошлись…
Голос у нее, надо сказать, виноватый. Самый непримиримый бунтовщик умеет почуять, когда на самом деле пахнет жареным.
Мама мысленно читает молитву «Не убоюсь», берет телефон и набирает номер бабушки.
— Има (мама), — говорит она почтенной старушке, у которой один инфаркт уже был. — Ты выехала из дома? Пожалуйста, вернись назад домой. Возьми из своего шкафа какую-нибудь светлую футболку. Привези мне сюда и не задавай вопросов.
Итка легко соглашается поддеть под вырез светлую футболку. Ей, в общем, ясно, что не стоит французским шиком портить репутацию сестры, за которой идут еще пять сестер, которых тоже надо выдать замуж. Но тут обнаруживается конфуз.
Бабушкина футболка, как и вся бабушкина одежда, — с длинным рукавом. А вечернее платье — с коротким. Ну как «коротким», выше локтя. Для хасидской женщины, считай, вообще без рукавов. А на торчащие из-под дорогого шелка белые хлопчатобумажные рукава Итка не готова наотрез. Не нужно ей никакой футболки, она пойдет как есть
Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее.
Даже в этот момент ее мама не душит любимую дочь. Вместо этого посылает в зал торжеств одну из девчонок, с приказом срочно достать ножницы. Хоть из-под земли.
До хупы остается пятнадцать минут. Восемьсот гостей гуляют в зале торжеств, ребе благословляет мужчин, счастливая невеста принимает поздравления от женщин. Отец, бок о бок с женихом, читает молитву «Не убоюсь». А в женском туалете, запертом на ключ, стоит мама невесты со своим непокорным ребенком и офисными ножницами для бумаги режет на ребенке футболку — так, чтобы белый хлопок не торчал из-под коротких рукавов.
Я рассматриваю фотографии со свадьбы: смущенная хорошенькая невеста смеется, окруженная родней. С одной стороны ее обнимает разрумянившаяся мама в чуть сбитом парике, с другой сияющая старшая сестра в нарядном платье. Выреза не видно, но он есть. Руки у мамы дрожат, но этого не заметно. Братья, невестки, племянники-малыши. Горделиво стоит Джонатан, получивший благословение ребе. Итка-бандитка чуть прикрывает ладонью намечающийся живот.
Кто найдет драгоценную жену? Цена ее выше жемчугов.
Много было жен добродетельных, но ты превзошла их всех.
Добавлено через 2 минуты
Что такое игра?
В своем знаменитом исследовании «Homo ludens. Человек играющий» Йохан Хёйзинга (1872-1945) перечисляет попытки ответа на вопрос, в чем заключается функция игры. Для одних она высвобождает избыточные жизненные силы, для других в ней проявляется действие инстинкта подражания. Предполагается, что игра может использоваться для разрядки опасных влечений или, напротив, учит сдерживать себя. Для некоторых она служит упражнением в серьезных видах деятельности, другие же видят в ней действие врожденной потребности к соперничеству и доминированию . Не совсем понятно, как быть с этими гипотезами. Каждая из них верна, но верна лишь отчасти? Среди этих предположений есть ошибочные, которые, поразмыслив, можно отбросить? Или, может, существует некая концепция игры, которая объединяет в себе все перечисленные идеи?
Дональд Винникот написал сборник статей под названием «Игра и реальность», здесь буду выдержки оттуда и кое какой анализ.
Известно, что игра свойственна не только человеку, но и животным. Однако было бы слишком смело утверждать, что эта деятельность исключительно инстинктивна и не подвержена нарушениям. Правильнее сказать так: хотя игра глубоко укоренена в природе человека, далеко не факт, что он станет играть. Эта деятельность может оказаться во власти сильнейшего внутреннего торможения. Или под маской игры будут реализовываться совершенно не игровые тенденции.
В третьей главе этого сборника Винникотт описывает такую последовательность раннего развития. На самой ранней стадии мать старается оградить своего малыша от тревог из-за столкновения с чем-то непривычным, будь то громкий звук, вспышка света или внезапное изменение температуры. Также она старается снять напряжение, связанное с внутренними процессами (голод, колики, кишечные газы, отрыжка и т. п.). Если по большей части это удается, то в восприятии ребенка проблемы устраняются не столько другим человеком, сколько сами собой, будто по волшебству. Подобные переживания закладывают основу самооценки, но, что еще важнее для нашей темы, подготавливают своеобразную игровую площадку между матерью и ребенком. И первые действия младенца в этом виртуальном пространстве будут связаны с обнаружением предметов вокруг себя. Впервые открыть что-то – это невероятный опыт! Ребенок в восхищении, и мама тоже. Причем она старается подыгрывать ему, интуитивно понимая, что не стоит слишком быстро вносить реальность в детский мир волшебства и могущества. Иначе игра будет разрушена.
Если в самом начале мама защищает младенческое переживание «я творец сказочного мира», то на второй стадии более важным становится другой опыт. Теперь она ненавязчиво присутствует рядом, позволяя ребенку погружаться в себя в процессе игры, так, чтобы при необходимости он мог обратиться к ней за помощью. Тогда у него появляется возможность узнавать свою собственную личность. За счет чего? Во-первых, оставшись один на один с собой в присутствии матери, младенец может позволить себе расслабиться и не фокусироваться на происходящем вокруг. В этом мечтательном состоянии куда проще заметить, что некое ощущение, импульс, зачаток мысли – всё это относится именно к его опыту, что это не внешнее событие, а внутреннее. Во-вторых, ребенок узнает себя через материнское отражение того, что с ним происходит в игре. Например, мама говорит: «О! Ты так сильно стучишь молоточком, какой ты активный» или «как ты изучаешь этот шнурочек, так тщательно теребишь его, какая ты основательная». Третья стадия. Теперь мама не только подыгрывает, но начинает предлагать свою собственную игру. Причем в это время она может видеть, как ребенок реагирует на активность, исходящую не от него.
Итог - на первой стадии мать оберегает младенца от чрезмерных фрустраций, за счет чего он приобретает доверие к ней, а значит и к окружению вообще. Помимо этого, появляется вера в себя и в творческую силу собственной фантазии. На второй стадии через мечтательность в игре, а также с помощью материнских слов ребенок начинает узнавать самого себя. Наконец, на третьей стадии к его игре добавляется игра взрослого. И это пересечение двух игр становится фундаментом, на котором строятся способы взаимодействия с другими людьми
В своем знаменитом исследовании «Homo ludens. Человек играющий» Йохан Хёйзинга (1872-1945) перечисляет попытки ответа на вопрос, в чем заключается функция игры. Для одних она высвобождает избыточные жизненные силы, для других в ней проявляется действие инстинкта подражания. Предполагается, что игра может использоваться для разрядки опасных влечений или, напротив, учит сдерживать себя. Для некоторых она служит упражнением в серьезных видах деятельности, другие же видят в ней действие врожденной потребности к соперничеству и доминированию . Не совсем понятно, как быть с этими гипотезами. Каждая из них верна, но верна лишь отчасти? Среди этих предположений есть ошибочные, которые, поразмыслив, можно отбросить? Или, может, существует некая концепция игры, которая объединяет в себе все перечисленные идеи?
Дональд Винникот написал сборник статей под названием «Игра и реальность», здесь буду выдержки оттуда и кое какой анализ.
Известно, что игра свойственна не только человеку, но и животным. Однако было бы слишком смело утверждать, что эта деятельность исключительно инстинктивна и не подвержена нарушениям. Правильнее сказать так: хотя игра глубоко укоренена в природе человека, далеко не факт, что он станет играть. Эта деятельность может оказаться во власти сильнейшего внутреннего торможения. Или под маской игры будут реализовываться совершенно не игровые тенденции.
В третьей главе этого сборника Винникотт описывает такую последовательность раннего развития. На самой ранней стадии мать старается оградить своего малыша от тревог из-за столкновения с чем-то непривычным, будь то громкий звук, вспышка света или внезапное изменение температуры. Также она старается снять напряжение, связанное с внутренними процессами (голод, колики, кишечные газы, отрыжка и т. п.). Если по большей части это удается, то в восприятии ребенка проблемы устраняются не столько другим человеком, сколько сами собой, будто по волшебству. Подобные переживания закладывают основу самооценки, но, что еще важнее для нашей темы, подготавливают своеобразную игровую площадку между матерью и ребенком. И первые действия младенца в этом виртуальном пространстве будут связаны с обнаружением предметов вокруг себя. Впервые открыть что-то – это невероятный опыт! Ребенок в восхищении, и мама тоже. Причем она старается подыгрывать ему, интуитивно понимая, что не стоит слишком быстро вносить реальность в детский мир волшебства и могущества. Иначе игра будет разрушена.
Если в самом начале мама защищает младенческое переживание «я творец сказочного мира», то на второй стадии более важным становится другой опыт. Теперь она ненавязчиво присутствует рядом, позволяя ребенку погружаться в себя в процессе игры, так, чтобы при необходимости он мог обратиться к ней за помощью. Тогда у него появляется возможность узнавать свою собственную личность. За счет чего? Во-первых, оставшись один на один с собой в присутствии матери, младенец может позволить себе расслабиться и не фокусироваться на происходящем вокруг. В этом мечтательном состоянии куда проще заметить, что некое ощущение, импульс, зачаток мысли – всё это относится именно к его опыту, что это не внешнее событие, а внутреннее. Во-вторых, ребенок узнает себя через материнское отражение того, что с ним происходит в игре. Например, мама говорит: «О! Ты так сильно стучишь молоточком, какой ты активный» или «как ты изучаешь этот шнурочек, так тщательно теребишь его, какая ты основательная». Третья стадия. Теперь мама не только подыгрывает, но начинает предлагать свою собственную игру. Причем в это время она может видеть, как ребенок реагирует на активность, исходящую не от него.
Итог - на первой стадии мать оберегает младенца от чрезмерных фрустраций, за счет чего он приобретает доверие к ней, а значит и к окружению вообще. Помимо этого, появляется вера в себя и в творческую силу собственной фантазии. На второй стадии через мечтательность в игре, а также с помощью материнских слов ребенок начинает узнавать самого себя. Наконец, на третьей стадии к его игре добавляется игра взрослого. И это пересечение двух игр становится фундаментом, на котором строятся способы взаимодействия с другими людьми
продолжаю
Выше имелся в виду ход событий, при котором природная склонность к игре не встречает существенных препятствий. Но что, если не всё идет так гладко и способность к игре начинает тормозиться? Винникотт предполагает, что центр личности, то, что он называет истинным «я» (true self), существует как минимум с рождения. Оно является источником жизненной энергии, подвижности и спонтанности. Именно это истинное «я» дает чувство всемогущества на первой стадии развития, а на второй стадии – порождает ощущения, импульсы, мысли, которые начинают распознаваться как свои собственные.
Однако, сталкиваясь с требованиями окружения, начинает формироваться другая часть личности – ложное «я» (false self). В норме это полезное образование, помогающее человеку соблюдать социальные нормы и сдерживать собственные импульсы. Но если давление со стороны родителей слишком сильно, ребенок становится чрезмерно послушным, его ложное «я» слишком могущественным, оставляя лишь узкую область для реализации личных стремлений. В самом крайнем случае истинное «я» полностью подавлено, и складывается впечатление, что человек существует, но не живет. Он совершает некие действия, но это всего лишь вынужденное реагирование на что-либо, приходящее извне. О собственных желаниях и чувствах, о любых проявлениях истинного «я» речи не идет вовсе. Давая определение игре, Хёйзинга отмечал:" в первую очередь это свободное действие; где есть принуждение – там нет игры". Для ребенка внешнее принуждение со временем становится внутренним, он покоряется требованиям и формирует ложное «я». Насколько оно сильно – настолько игра, происходящая из истинного «я», будет подавлена.
Всё это в границах детства и отношений с родителями. Если всё идет хорошо, внутри личности формируется надежный фундамент для реализации себя и взаимодействий с другими. Ноо время идет, человек взрослеет и реальность сталкивает его с неизбежными трудностями, к примеру, с возрастными кризисами. Тогда расстановка сил меняется и встает вопрос: что окажется сильнее? Уверенность в своих способностях, заложенная на первой стадии, или ощущение утраты предсказуемости? То есть снова активируется конфликт между истинным «я» и давлением извне. Помимо этого, существует еще одна причина шаткости способности к игре, более будничная. Человек – глубоко социальное существо. Так вот, его личность вовсе не является собственностью, он далеко не всевластный господин в своем доме. Ответы на вопросы «кто я», «какой я» дает не столько он сам, сколько другие люди. Вбирая в себя эти ответы, личность постоянно переформируется. Тогда то, насколько творческим, играющим, открытым для нового опыта будет человек – в поразительной степени зависит от того, как реагирует на эти черты окружение. Что слышит человек в свой адрес? «О, какая богатая у тебя фантазия!» или «а ты, оказывается, мастер нестандартных решений». Или, напротив, «хватит выдумывать, делай как все!», «вернись наконец с небес на землю». Каким бы не зависимым от мнения других ни был человек, подобные отклики оказывают свое воздействие, и порой довольно мощное. Таким образом, подлинное играющее «я» получает подпитку или вынуждено затаиться в тени. Причем эта пластичность личности, о которой идет речь, давно схвачена народной мудростью. Помните выражение «Если человеку каждый день говорить, что он собака, он залает»?
Добавлено через 52 секунды
П.С. Выдержки из статьи И. Никифорова, психоаналитик.
Выше имелся в виду ход событий, при котором природная склонность к игре не встречает существенных препятствий. Но что, если не всё идет так гладко и способность к игре начинает тормозиться? Винникотт предполагает, что центр личности, то, что он называет истинным «я» (true self), существует как минимум с рождения. Оно является источником жизненной энергии, подвижности и спонтанности. Именно это истинное «я» дает чувство всемогущества на первой стадии развития, а на второй стадии – порождает ощущения, импульсы, мысли, которые начинают распознаваться как свои собственные.
Однако, сталкиваясь с требованиями окружения, начинает формироваться другая часть личности – ложное «я» (false self). В норме это полезное образование, помогающее человеку соблюдать социальные нормы и сдерживать собственные импульсы. Но если давление со стороны родителей слишком сильно, ребенок становится чрезмерно послушным, его ложное «я» слишком могущественным, оставляя лишь узкую область для реализации личных стремлений. В самом крайнем случае истинное «я» полностью подавлено, и складывается впечатление, что человек существует, но не живет. Он совершает некие действия, но это всего лишь вынужденное реагирование на что-либо, приходящее извне. О собственных желаниях и чувствах, о любых проявлениях истинного «я» речи не идет вовсе. Давая определение игре, Хёйзинга отмечал:" в первую очередь это свободное действие; где есть принуждение – там нет игры". Для ребенка внешнее принуждение со временем становится внутренним, он покоряется требованиям и формирует ложное «я». Насколько оно сильно – настолько игра, происходящая из истинного «я», будет подавлена.
Всё это в границах детства и отношений с родителями. Если всё идет хорошо, внутри личности формируется надежный фундамент для реализации себя и взаимодействий с другими. Ноо время идет, человек взрослеет и реальность сталкивает его с неизбежными трудностями, к примеру, с возрастными кризисами. Тогда расстановка сил меняется и встает вопрос: что окажется сильнее? Уверенность в своих способностях, заложенная на первой стадии, или ощущение утраты предсказуемости? То есть снова активируется конфликт между истинным «я» и давлением извне. Помимо этого, существует еще одна причина шаткости способности к игре, более будничная. Человек – глубоко социальное существо. Так вот, его личность вовсе не является собственностью, он далеко не всевластный господин в своем доме. Ответы на вопросы «кто я», «какой я» дает не столько он сам, сколько другие люди. Вбирая в себя эти ответы, личность постоянно переформируется. Тогда то, насколько творческим, играющим, открытым для нового опыта будет человек – в поразительной степени зависит от того, как реагирует на эти черты окружение. Что слышит человек в свой адрес? «О, какая богатая у тебя фантазия!» или «а ты, оказывается, мастер нестандартных решений». Или, напротив, «хватит выдумывать, делай как все!», «вернись наконец с небес на землю». Каким бы не зависимым от мнения других ни был человек, подобные отклики оказывают свое воздействие, и порой довольно мощное. Таким образом, подлинное играющее «я» получает подпитку или вынуждено затаиться в тени. Причем эта пластичность личности, о которой идет речь, давно схвачена народной мудростью. Помните выражение «Если человеку каждый день говорить, что он собака, он залает»?
Добавлено через 52 секунды
П.С. Выдержки из статьи И. Никифорова, психоаналитик.
Я размышляла об игре в человеческой жизни, игре вообще, игре детей, и игре взрослых
в том числе и в виртуальной реальности
тебе понравилось?
- Местное время
- 02:48
- Регистрация
- 1 Янв 2016
- Сообщения
- 191,406
- Репутация
- 2,535
- Уровень
- 2
- Награды
- 20
- Местоположение
- Москва
- Пол
- Мужской
Да, познавательно. Все в той или иной степени играют в игры...
да
по теории МакВильямс способность играть входит в три основных показателя психического здоровья (к слову сказать, Фрейд считал, что их два - способность любить и способность работать)
и хотя у МакВильямс их 16, этих показателей, но первыми идут вот именно эти три - два фрейдовских плюс способность играть
но эти три включают в себя большую часть остальных - чтобы человек мог любить, работать и играть, получая удовольствие от этих занятий, он так или иначе должен обладать и остальными признаками, перечисленными ею
немного отклоняясь от темы игры, но всё ещё в тему родителей и детей:
Меня часто спрашивают понимающие родители, как они могут избавить своих детей от душевных страданий и бремени поколений. Они не могут. Мы все должны пройти через гигантские ошибки первой половины жизни, упасть лицом вниз, а затем встать и начать изменять жизнь в свете того, чему нам нужно научиться для себя. Мы все должны найти внутренний источник жизненного руководства, которому мы сможем довериться потому, что он всегда знает, что для нас правильно. Далее жить в мире с великим мужеством и глубокой преданностью себе. В молодости мы этого еще не можем, но именно к этому должны стремиться.
Джеймс Холлис
Меня часто спрашивают понимающие родители, как они могут избавить своих детей от душевных страданий и бремени поколений. Они не могут. Мы все должны пройти через гигантские ошибки первой половины жизни, упасть лицом вниз, а затем встать и начать изменять жизнь в свете того, чему нам нужно научиться для себя. Мы все должны найти внутренний источник жизненного руководства, которому мы сможем довериться потому, что он всегда знает, что для нас правильно. Далее жить в мире с великим мужеством и глубокой преданностью себе. В молодости мы этого еще не можем, но именно к этому должны стремиться.
Джеймс Холлис
Трогательная история.
Маме надо памятник при жизни поставить за терпение.
- Местное время
- 02:48
- Регистрация
- 22 Фев 2016
- Сообщения
- 30,359
- Репутация
- 0
- Награды
- 5
- Местоположение
- Dämonenwelt
- Пол
- Женский
@Карина, прекрасная авка
Горы и озеро...))
Горы и озеро...))
@Joy, спасибо 
Да, мне тоже понравилось.
Борцы и протестанты против правил есть в любом социуме.
Также как и в любом жестко ограниченном правилами мире всегда есть гармоничные, эмпатичные, любящие и понимающие своих детей родители.
продолжение об игре
Искажения игры
На первых страницах своей книги Хёйзинга упоминает нематериальную стихию, включенную в самую сущность игры . На мой взгляд, именно концепция истинного «я» как источника игры и творчества ближе всего к сущности игрового, к духу игры. Теперь, познакомившись с ней, мы имеем возможность взглянуть на искажения, то есть на те случаи, когда за формально игровым действием скрывается содержание, чуждое духу игры.
Итак, уже говорилось о том, что важнейшее условие игры – свобода. Помимо этого, автор «Homo ludens» перечисляет следующие особенности. В игре переживается удовольствие, она захватывает, но одновременно с этим человек осознает некую ирреальность происходящего. Она не связана с пользой или выгодой. Она организована правилами и проходит в особом пространстве и времени . После перечисления этих характеристик Хёйзинга переходит к следующему моменту. Он обращает внимание на то, что не каждой культуре удалось дойти до абстракции, объединяющей в одном единственном слове самые разные проявления игры. Причем, следуя за его мыслью, с удивлением обнаруживаешь, что такие языки, как греческий, санскрит, китайский, создав несколько слов для обозначения игр, оказались недостаточно прозорливы. Ему это «напоминает известный факт, что в так называемых примитивных языках иной раз есть слова для разновидностей – но не для вида вообще: скажем, для угря или щуки – но не для рыбы» . К примеру, в греческом языке существует два разных слова παιδιά (пайдиа́) и ἀγών (агон), детская игра и состязание . Однако Хёйзинга не соглашается с этим противопоставлением, для него состязательное – значит игровое. И это позволяет ему, обнаружив состязательный элемент в каком-либо виде человеческой деятельности, автоматически классифицировать ее как игровую. Давайте подумаем, обоснован ли такой ход.
Пожалуй, вы согласитесь с тем, что каждый из соревнующихся хочет одержать победу. «Выиграть значит возвыситься в результате игры». «Первичным здесь является страстное желание превзойти других, быть первым и в качестве такового удостоиться почестей» . Так пишет Хёйзинга и тем самым вступает в конфликт с собственным определением в том месте, где игра и выгода несовместимы. Вероятно, стремление возвыситься над другими будет не столь выражено, если речь идет, к примеру, о поэтическом поединке или об искусстве составления загадок. Но когда мы говорим о турнире или военном противостоянии, мотив доминирования становится преобладающим. Сложно представить массовую войну без мародерства и жестокости над поверженным врагом. Также под вопросом оказываются границы дозволенного в военной «игре». Звучит цинично, но кто пожертвует эффективностью боевых действий, дабы соблюсти некие правила. Похоже, состязательное с легкостью становится алчным и жестоким, возвышающим одного за счет унижения другого. Другими словами, в соперничестве нарциссическое вытесняет игровое. Значит, мы приходим к тому, что греческое разграничение между παιδιά и ἀγών, детской игрой и состязанием, вполне оправдано.
Мы увидели, что состязания взрослых зачастую оказываются «загрязнены» примесью высокомерия. Хочется верить, что игры детей в бо́льшей степени защищены от вторжения чуждых элементов, потому как дети и звереныши ближе всех к истокам игры. В подтверждение этой мысли французский философ и социолог Роже Кайуа (1913-1978) приводит примеры игр млекопитающих и птиц. В них они с удовольствием нападают друг на друга, но стараются не нанести ущерб; преследуют соперника, но всегда в пределах ограниченной площадки . Также в пользу высказанной идеи свидетельствует тот факт, что дети не проявляют интереса к азартным играм. Неудивительно, ведь в них зачастую на кон ставится всё; выигравший в эйфории, проигравший изводит себя самообвинениями. Где здесь легкая игривость ребенка? Вместо нее страсть азарта тяготеет к зависимости, сродни алкогольной или наркотической. Значит, ребенок не зря далек азартного, потому что оно (как и состязательное) запросто включает в себя тенденции, далекие от истинно игрового.
И. Никифоров.
Искажения игры
На первых страницах своей книги Хёйзинга упоминает нематериальную стихию, включенную в самую сущность игры . На мой взгляд, именно концепция истинного «я» как источника игры и творчества ближе всего к сущности игрового, к духу игры. Теперь, познакомившись с ней, мы имеем возможность взглянуть на искажения, то есть на те случаи, когда за формально игровым действием скрывается содержание, чуждое духу игры.
Итак, уже говорилось о том, что важнейшее условие игры – свобода. Помимо этого, автор «Homo ludens» перечисляет следующие особенности. В игре переживается удовольствие, она захватывает, но одновременно с этим человек осознает некую ирреальность происходящего. Она не связана с пользой или выгодой. Она организована правилами и проходит в особом пространстве и времени . После перечисления этих характеристик Хёйзинга переходит к следующему моменту. Он обращает внимание на то, что не каждой культуре удалось дойти до абстракции, объединяющей в одном единственном слове самые разные проявления игры. Причем, следуя за его мыслью, с удивлением обнаруживаешь, что такие языки, как греческий, санскрит, китайский, создав несколько слов для обозначения игр, оказались недостаточно прозорливы. Ему это «напоминает известный факт, что в так называемых примитивных языках иной раз есть слова для разновидностей – но не для вида вообще: скажем, для угря или щуки – но не для рыбы» . К примеру, в греческом языке существует два разных слова παιδιά (пайдиа́) и ἀγών (агон), детская игра и состязание . Однако Хёйзинга не соглашается с этим противопоставлением, для него состязательное – значит игровое. И это позволяет ему, обнаружив состязательный элемент в каком-либо виде человеческой деятельности, автоматически классифицировать ее как игровую. Давайте подумаем, обоснован ли такой ход.
Пожалуй, вы согласитесь с тем, что каждый из соревнующихся хочет одержать победу. «Выиграть значит возвыситься в результате игры». «Первичным здесь является страстное желание превзойти других, быть первым и в качестве такового удостоиться почестей» . Так пишет Хёйзинга и тем самым вступает в конфликт с собственным определением в том месте, где игра и выгода несовместимы. Вероятно, стремление возвыситься над другими будет не столь выражено, если речь идет, к примеру, о поэтическом поединке или об искусстве составления загадок. Но когда мы говорим о турнире или военном противостоянии, мотив доминирования становится преобладающим. Сложно представить массовую войну без мародерства и жестокости над поверженным врагом. Также под вопросом оказываются границы дозволенного в военной «игре». Звучит цинично, но кто пожертвует эффективностью боевых действий, дабы соблюсти некие правила. Похоже, состязательное с легкостью становится алчным и жестоким, возвышающим одного за счет унижения другого. Другими словами, в соперничестве нарциссическое вытесняет игровое. Значит, мы приходим к тому, что греческое разграничение между παιδιά и ἀγών, детской игрой и состязанием, вполне оправдано.
Мы увидели, что состязания взрослых зачастую оказываются «загрязнены» примесью высокомерия. Хочется верить, что игры детей в бо́льшей степени защищены от вторжения чуждых элементов, потому как дети и звереныши ближе всех к истокам игры. В подтверждение этой мысли французский философ и социолог Роже Кайуа (1913-1978) приводит примеры игр млекопитающих и птиц. В них они с удовольствием нападают друг на друга, но стараются не нанести ущерб; преследуют соперника, но всегда в пределах ограниченной площадки . Также в пользу высказанной идеи свидетельствует тот факт, что дети не проявляют интереса к азартным играм. Неудивительно, ведь в них зачастую на кон ставится всё; выигравший в эйфории, проигравший изводит себя самообвинениями. Где здесь легкая игривость ребенка? Вместо нее страсть азарта тяготеет к зависимости, сродни алкогольной или наркотической. Значит, ребенок не зря далек азартного, потому что оно (как и состязательное) запросто включает в себя тенденции, далекие от истинно игрового.
И. Никифоров.
@Darina, зиму захотелось...
я не очень люблю рэп, но эта вещь зацепила...
Мне рэп только во французском фильме понравился, а так тоже не очень.
- Статус