Стихи, которые нам нравятся

[Toreador]

 

[UMA]

- Кто ты?
Где ты?
Что ты?
- Не знаю, но я все такой же. Как и триста шестьдесят тысяч лет
назад - под водой, без имени и без оболочки.
- Кто ты? Где ты? Что ты?
- Не помню,
и моя глубина относительно дна - бездонна, бездоннаона.
- Кто ты? Где ты? Что ты?
- О ком ты? Я полный отчет твоего интеллекта, где внутренний мир
отражается внешней иллюзией жизни, придуманной кем-то.
- Кто ты? Где ты? Что ты?
- Я - пленный, такой же, как ты, великий слепой,
глядящий глазами вселенной.
Нет-нет, это не наша планета,
это просто иллюзия света,
прелюдия ветра, уснувшего где-то,
сквозь кольца прозрачного света
бросает на землю созвездия снега,
созвездия жизни,
созвездия хлеба

 

[KatrinAnnh]

— Что это? Слёзы?
— Нет. Всего лишь - грим…
— Так Вы - актёр!
— Увы, лишь грустный Мим…
— А что играете?
— Наверно, просто боль…
— Вам тяжело?
— Не парьтесь, это - роль…
— А я поверила…
— Простите, не хотел…
— Так это - амплуа?
— Боюсь, удел…
— А как же сердце?
— Рвётся. Трудно с ним. Оно не знает что такое грим…
© Виктор Мамонтов

 

[Talamasca]

Я иду по длинному коридору, и конца его не видно...
Это жизнь.
Вдали светит яркий манящий свет...
Это мечта.
По пути встречаются маяки, освещающий мой путь...
Это друзья.
Но иногда бывает, что свет тускнеет и дороги не видно...
Это неуверенность.
И маяки теряются из вида…
Это одиночество.
И я делаю робкие, неуверенные шаги в пустоте...
Это страх.
Вдруг нога оступается, и я падаю вниз...
Это ошибки.
Но в этот момент кто-то протягивает свою руку и не дает мне упасть...
Это Бог.
И я вновь иду по дороге, знаю, что плохое позади...
Это Вера.
©

 

[KatrinAnnh]

Я просто сказал однажды –
услышать она сумела,
- мне нравится, чтоб весною
любовь одевалась белым.

Глаза голубые вскинув,
взглянула с надеждой зыбкой,
и только детские губы
светились грустной улыбкой.

С тех пор, когда через площадь
я шёл на майском закате,
она стояла у двери,
серьёзная, в белом платье.

Хуан Рамон Хименес

 

[Toreador]

Был я столько раз так больно ранен,
добираясь до дому ползком,
но не только злобой протаранен —
можно ранить даже лепестком.

Ранил я и сам — совсем невольно
нежностью небрежной на ходу,
а кому-то после было больно,
словно босиком ходить по льду.

Почему иду я по руинам
самых моих близких, дорогих,
я, так больно и легко ранимый
и так просто ранящий других?

Евгений Евтушенко

 

[Цветок Магриба]

Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: "Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плод, и будете, как боги".
Для юношей открылись все дороги,
Для старцев - все запретные труды,
Для девушек - янтарные плоды
И белые, как снег, единороги.
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно?


Н. С. Гумилев

 

[КарЛеонова]

Зима уходит не спеша,
уже слышны весны шаги,
но почему-то ни шиша
не получаются стихи...

Писать про "слякоть" ночь и день -
мозги поедут набекрень,
летят насмешки от коллег
за "солнцем испещрённый снег"...

Уйти б в небесную лазурь
от холода замёрзших душ
под крики злобные кликуш,
что мой поход похож на дурь.

А я в ближайший выходной
уйду - чтоб встретиться с весной!

10.03.2011
Автор: Инесса-Вишенка

 

[Цветок Магриба]

Я работаю солнечной батареей, я в кармане оранжевом солнце грею, чтоб оно на небо взошло скорее и чесало макушки заснувших лип. Солнце ловит за пальцы меня лучами, я его приручила и отвечаю, солнце просит завтрак и выпить чаю, просит прямо внутрь его налить.
Солнцу так одиноко ходить по кругу - вот нашло, понимаешь, себе подругу, и ему всё равно - хоть любовь, хоть ругань, поболтать бы вот только о ерунде. Я его несу осторожно очень, ведь оно непоседливо между прочим и всё время выпрыгнуть хочет ночью, чтобы вдруг повсюду случился день.
Я работаю солнечным развлеченьем, я кормлю его по утрам печеньем, а потом усталой порой вечерней я ему чумазую спинку тру. И когда уже все разбрелись и спят, я отмываю солнцу босые пятки, а то все ведь заметят на солнце пятна, многим это будет не по нутру.
Но потом постепенно солнце взрослеет, в переходном возрасте жарит злее, и багровым пятном по ночам алеет, и подчас забывает придти домой . А приходит - горячее, как жаровня, говорит, что я, мол, ему не ровня, и не родственница я ему по крови, и что вид ему неприятен мой.
Понимаю, я, в общем, сама такая, я всем прихотям солнечным потакаю, а оно мне в сердце лучи втыкает, чтоб до боли - а мне так тепло в груди. Покричит об измене, тоске, обмане... а потом тихонько к себе поманит и заснет спокойно в моем кармане, и я буду бояться его будить.
Я работаю солнечной батареей. На рассвете прохладно, восток сереет, воздух пахнет листьями и сиренью, и пора бы уже открывать карман. Я держу карман шире, чтоб было проще... солнце сонное нос конопатый морщит, а потом восходит над тихой рощей, рассыпается искрами по домам.

А. Кудряшова

 

[Ъакалавр]

Рост у меня
Не больше валенка.
Все глядят на меня
Вниз,
И органист я
Тоже маленький,
Но все- таки я
Органист.
Я шел к органу,
Скрипя половицей,
Свой маленький рост
Кляня,
Все пришли
Слушать певицу
И никто не хотел
Меня.
И подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В воине —
Страх врагам,
Дипломат свою
Представляет страну.
Я представляю
Орган.
И пришел и сел.
И без тени страха,
Как молния ясен
И быстр,
Я нацелился в зал
Токкатою Баха
И нажал
Басовый регистр.
О, только музыкой,
Не словами
Всколыхнулась
Земная твердь.
Звуки поплыли
Над головами,
Вкрадчивые,
Как смерть.
И будто древних богов
Ропот,
И будто дальний набат,
И будто все
Великаны Европы
Шевельнулись
В своих гробах.
И звуки начали
Души нежить,
И зов любви
Нарастал,
И небыль, и нечисть,
Ненависть, нежить
Бежали,
Как от креста.
Бах сочинил,
Я растревожил
Свинцовых труб
Ураган.
То, что я нажил,
Гений прожил,
Но нас уравнял
Орган.
Я видел:
Галерка бежала к сцене,
Где я
В токкатном бреду,
И видел я,
Иностранный священник
Плакал
В первом ряду.
О, как боялся я
Свалиться,
Огромный свой рост
Кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться,
С теми, кто, вздев
Потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня.

© Михаил Анчаров "Сода-солнце"

 

[Toreador]

Удачный перевод Вийона:

Коль после нас еще вам, братья, жить,
Не следует сердца ожесточать:
К тому, кто может жалость проявить,
Верней снисходит Божья благодать.
Нас вздернули, висим мы – шесть иль пять.
Плоть, о которой мы пеклись годами,
Гниет, и скоро станем мы костями,
Что в прах рассыплются у ваших ног.
Чужой беды не развести руками,
Молитесь, чтоб грехи простил нам Бог.

Взываем к вам: не надо нас корить,
Хотя по праву суд решил карать.
Не всем дано благоразумно жить –
Вы лучше всех нас можете понять.
Простите нас, ведь мы должны предстать
Пред сыном Пресвятой Марии. С нами
Будь милосерден, Господи, и в пламя
Не ввергни нас на бесконечный срок.
К чему умерших провожать хулами,
Молитесь, чтоб грехи простил нам Бог.
........

 

[Консильери]

На независимость Украины
Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченый изотопом,
— жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста: знать, припасла Канада —
даром, что без креста: но хохлам не надо.
Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,
по адресу на три буквы на все четыре
стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще?
Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Иосиф Бродский

 

[KatrinAnnh]

Этих снежинок
смесь.
Этого снега
прах.
Как запоздалая месть
летнему
буйству
трав.
Этих снежинок
явь,
призрачное
крыло.
Белого небытия
множественное число…
Этого снега
нрав.
Этого снега
боль:
в небе
себя разъяв,
стать на земле
собой.
Этого снега
срок.
Этого снега
круг.
Странная мгла дорог,
понятая не вдруг.
Выученная
наизусть,
начатая с азов,
этого снега
грусть.
Этого снега
зов.
Медленной чередой
падающие из тьмы
в жаждущую ладонь
прикосновенья
зимы.

Роберт Рождественский

 

[Darina]

Безрассудство -
Заявит рассудок,
Будь что будет -
Ответит любовь.
Несчастье и только, -
Вставит расчет,
Ничего кроме боли, -
Прошепчет страх,
Безнадежно, -
Предречет прозренье,
Будь что будет, -
Ответит любовь.
Как нелепо, -
Воскликнет гордость,
Легкомысленно, -
Возопит осторожность,
Невозможно, -
Научит опыт,
Будь что будет, -
Ответит любовь.
Эрих Фрид

 

[Toreador]

 

[Цветок Магриба]

М.Луконин "Дура"

Парижу не спится ночью,
мчится во весь опор.
Ресторан эмигрантов.
Русская кухня.
Хор.
"Шахразада" - снаружи темно,
внутри полумрак -
русские эмигранты
старинно зовут "кабак".
_Прошу, господа, садитесь...-
К стенке спиной сажусь.
_Любимый столик Ремарка,-
заметил мой друг, француз.
Сумрачна "Шахразада",
не шум, а какой-то стон.
Все громче соседний с нашим
размашисто пьющий стол.
-Выпьем,-кричат, выпьем!
-Господи, поднеси...-
Русская речь с французской -
"пардон","майонез","мерси".
Старый, худой и желчный -
что на его веку!-
беззвучно, взахлеб смеется,
фужер приложив к виску.
Полнит тарелки дама
с повадками муравья.
Деникинцев и красновцев
дочери и сыновья.
-Выпьем за спутник, братцы.
Вот он, наш русски ум!
-Куда там - американцы.
-Дай поцелую, кум...
"Ах,сени мои,
Ах, сени..."
-Не так это надо петь...-
Грустно.
Смешно их слушать
Больно на них смотреть.
Домучивал балалайку,
хоть в гаме не слышен звук,
в вышитой косоворотке
чей-то нелепый внук.
Шампанское солоновато,
не водка и не вода.
-Пойдем-ка, Мишель, пожалуй...
-Машка!
-Иди сюда!
-Машка! - вокруг вскричали,
ожил дремавший зал.
-Машка,
не бойся,дура,
не слышишь, кому сказал!...-
Шла через зал от двери,
щеки ее белы,растерянно,
недоверчиво
оглядывая столы.
Шла нехотя,
будто что-то
насильно ее вело,
в синем немодном платье
"сломанное крыло".
Шушукаются. Смеются.
Нелепо идет она.
Не слышно французской речи -
русская речь слышна.
Соседний стол потеснился.
-Не ела, поди. с утра?
-Вот дура.
-Садись же, дура.
Привыкнуть, дура, пора...
-А что значит - "дура"?
Красивых зовут одних?
-Не знаю, Мишель, не знаю,
Ты лучше спроси у них.-
Я не успел заметить
неслышный его прыжок:
"Пардон!" -
Он склонился к уху,
слоеному,как пирожок.
-Дура?-
Старик затрасся.-
Послушайте, господа,
спросил, что такое "дура",
не слышал он никогда!..-
Взял он под локоть Машу:-
Дура? А вот гляди-
Встала тихонько Маша,
руки прижав к груди.
-С экскурсией прикатила,
дура, в прошлом году,
решила в раю остаться,
вот она,
на виду.
-Машка, скажи французу -
незачем в душу лезть.
Дура - сказать по-русски-
Это она и есть.
Стояла неслышно Маша
у чужого стола,
сквозь слезы
"Шахаразада"
в дымном чаду плыла

 

[Цветок Магриба]

Трактат

"Мир - это все, чему есть место в нем",
От мухи, в угол загнанной, до Ники
Самофракийской, но зарос репьем
Подлунный сей, и ни одной улики
На Бога не собрать, когда жильем
Он облако избрал себе, безликий.

Но мир - и то, что может дать ростки,
Охваченное мыслью. Римский Тацит,
К примеру, полагал, что моряки
Под вечер слышат, как садится солнце
На западе и, рыбьи косяки
Ошпаривая, вспыхивает вкратце.

Дерек Махун

 

[Цветок Магриба]

Рыбий вальсок

Позови меня, брат, позови меня, ласковый брат,
Мы пойдем по дороге туда, где пылает закат,
Где лини и язи при поддержке язей и линей,
Выясняют, какой из князей и который длинней.

Подожди меня, брат, подожди меня, ты терпелив.
Там, должно быть, отлив, а быть может, и вовсе прилив,
Там качаются сосны в сережках тягучей смолы,
Под нежаркое солнце весь день подставляя стволы.

Приведи меня, брат, приведи меня, ибо туда
В одиночку не ходит ни ветер, ни снег, ни вода.
Даже реки, которые были знакомы едва,
Прибывают туда, заплетаясь, как два рукава.

Так что смело шагай, предъявляй меня как аусвайс,
И ныряй в этот вальс, ты ведь понял, что всё это вальс.
На песочный паркет, на сосновый кудрявый шиньон
То язи, то лини серебристой сорят чешуей.

А закат всё пылает, пылает, никак не сгорит.
Не гони меня, брат, не гони, я впишусь в этот ритм,
В этот круг. В этом кружеве всё невпопад в голове —
То язей, то правей, то ли нет — то линей, то левей.

И прилив переходит в отлив или наоборот,
И танцуют жуки среди мшистых лохматых бород,
И Каспийское море в условно укромной тиши
Торопливо впадает в раскрытую волжскую ширь.

И пылает закат, а потом догорает закат,
Не кончается вальс, но кончается сила в руках,
Потускневшая, но дорогая еще чешуя
Возвращается, тихо вращаясь, на круги своя.

Пристрели меня, брат, пристрели, ты же дружишь с ружьем,
Потому что отсюда никто не уходит вдвоем,
Ни линя, ни язя. В одиночку уходят, скользя.
И подолгу молчат. Потому что об этом нельзя.


Аля Кудряшова

 

[Цветок Магриба]

ОЛИВКОВЫЙ САД



Он распрямился, но остался сер,

Слит с серостью олив и с пыльной кроной,

И пепел, чудилось, на лоб его осел,

Лоб погрузился вглубь ладони раскаленной.



И все ушло. И это был конец.

Из мира этого и я, ослепнув, выйду.

Ужели хочешь Ты, чтобы слепец

Искал Тебя, во тьме пути не видя?



Мне не найти Тебя. Нет, не во мне.

Не в тех, других. Не в камне, не в стене.

Мне не найти Тебя. Я в этой тишине



Один. Я в тишине людских обид

Невысказанных – их не облегчит

Весть о Тебе. Неизреченный стыд!



И было сказано, что Ангел прилетит.

Зачем здесь Ангел? Ах, спустилась Ночь.

Олив листала кроны в лунном свете.

Во сне ворочались ученики, как дети.

Зачем здесь Ангел? Ах, спустилась Ночь.



Ночь без примет, смешались в этом мраке

Другие ночи, коим нет числа.

Уснули все, и камни, и собаки.

А сна лишившись, тосковать мог всякий,

Пока заря на землю свет не принесла.



Но ангелы к таким молитвам глухи,

И ночь не примет тех, еще живых,

Кто от всего отрекся, ведь для них

И матерей сердца черствы и сухи,

Отцы не признают в них чад своих.



Перевод с немецкого Ильи Имазина

 

[Цветок Магриба]

Тут солнечно и холодно. Зима.
Вот девочка с коленками худыми
протаивает лунку в белом дыме.
О, Господи, да это я сама
проваливаю в облачный сугроб
холодный лоб…

Дышу-дышу. Совсем осталась малость.
Сим-сим, откройся! Нету терпежу.
Еще чуть-чуть — и лунка продышалась,
и я в нее так пристально гляжу.

А там, внизу, виднеется земля —
мохнатая, зеленая, большая.
И море. И скорлупка корабля.
А тут зима, сугробы распушая,
сверкает ослепительно окрест.
И я как перст.

Кому сказать — «я больше так не буду»,
кому кричать сиротское «ау,
пожалуйста, пусти меня отсюда
опять туда, домой, где я живу»?

Сама себе и птица, и гнездо,
сама себе ребенок и родитель.
И медленно, как болеутолитель,
внутри меня, стихая, нота «до»
уходит в шорох зрелого зерна.
И — ти-ши-на.

(Галина Илюхина)