Читальня Си (ړײ)

[Сиш]

Приветствую Вас в Читальне

Меня зовут Сиш

Проходите, присаживайтесь, листайте..

Приглашаю "прогуляться" по темкам моего раздела

Почитать: Лохматая история, Я подожду , Я буду ждать...

Приятного времяпровождения :)​

 

[Сиш]

Как болеет ведьма | Юлия Гладкая

Дом-у-Перекрестка сотрясался. От этого дрожания флюгер крутило так, что он уже не мог скрипеть. Окна в доме то распахивались, то закрывались, злобно щелкая замками. Облака, пролетающие над жилищем ведьмы, нервно меняли цвет с белого на черный, а иногда — на зеленый в крапинку.

Комолая корова мычала что-то жалобное, и гусь Мартин гоготал в унисон. В общем, с первого взгляда становилось понятно: что-то тут не так.

На крылечке, прижавшись друг к дружке, сидели близняшки. Та, что любила алые тона, громко вздыхала, а любительница зеленого шепотом ругалась, используя моряцкие термины соседа-ведьмака.

Внезапно дверь распахнулась, и из дома кувырком вылетел кот. Хищно клацнув защелкой, дверь захлопнулась, а Тузенбах принялся вылизывать лапку, пытаясь не то привести себя в порядок, не то успокоиться.
— Как она? — прошептала близняшка с косичками.
— Скверно, — фыркнул кот, умывая мордочку, — чихает, как пещерный тролль, и кашляет, как дракон, пожалуй, придётся красить стены, — поделился он.

Будто в подтверждение его слов, из окна спальни вырвался поток огня. Запахло горелой древесиной и костром.
— Если, конечно, будет что красить, — уныло отозвалась близняшка с хвостиками, отмахиваясь от кружащихся искр.
— Нужен врач, — важно заявил Туз, щуря зеленые глаза.
— Это и дракону ясно. Разрази меня гром! — хмыкнула сестра-художница, — Да где его взять? Ни один лекарь не хочет идти к нам.
— Их можно понять, — вздохнула сестрица-садовница, — последний лекарь, что посещал маму, теперь сам лечится от заикания и повышенной мохнатости.
— Я считаю, что мохнатость не порок, — возмутился кот, — посмотрите на меня, я прекрасен, а был бы гол, как тот докторишка, — пожалуй, и без посещения больной ведьмы стал бы заикой. Если не от собственного вида, так от холода.
— У людей свои идеалы, — призналась та близняшка, что носила полосатые чулки.
— От этого все беды, — заявил Тузенбах, — ну а если позвать знахарку, что живет на опушке леса?
— Не придет, — отмахнулась любительница теплых пижам, — мама в прошлый раз сделала ей замечание по поводу внешности, а внешность — самое больное место у женщин. Теперь они не общаются.
— Экие нежности, — кот скривился, — что ж, значит, нам нужен тот, кто еще не знаком с хозяйкой Дома-у-Перекрёстка, но при этом сведущ в лечении больных ведьм.

В этот момент дом содрогнулся, и близняшкам показалось, что крыша подпрыгнула, съехав чуток набок.
— Пока будем искать, мама тут все разнесет, — заворчала одна из дочек, — так что предлагаю лечить ее своими силами. Ты с нами? — спросила она кота.
— Я, пожалуй, поищу лекаря, или знахаря, или целителя, или хоть кого-то, кто согласится помочь, — затараторил Туз, пятясь к калитке, — опять же, надо эвакуировать мышей, ума не приложу, как они там, бедняжки, наверняка все в обмороке!
— Ясно, ящер мне в ухо, — нахмурилась близняшка, дергая себя за косичку, — справимся своими силами! — И девочки, взявшись за руки, храбро зашли в дом.

Меж тем ведьма лежала в кровати, с головой укутавшись в любимое лоскутное одеяло. Ей было то жарко, то холодно, то никак. Иногда она чихала, а иногда кашляла. К тому же ее донимал насморк и гул в ушах. Но даже несмотря на это ей хорошо было слышно разговоры дочерей и кота, и их сравнения тоже.

— Стоит чуть-чуть расклеиться, как сразу троллем и драконом обзывают, — проворчала ведьма, разглядывая пятно сажи на стене, — а ведь раньше тут висел календарь с симпатичным колдунчиком, примерно пять минут назад, пока не чихнула. — Хозяйка Дома-у-Перекрестка шумно шмыгнула носом и хотела впасть в спячку, но тут дверь скрипнула, и вошли дочки.
— Мама, мы будем тебя лечить, — заявили они хором.
— Звучит как угроза, — прогнусавила ведьма, медленно уползая под одеяло.
— Ничуть, — отмахнулась дочка с косичками, — вот, я принесла тебе молоко кипяченое, правда, масла не было, так что я налила туда рыбий жир, но это даже полезней, пей, — и дочь сунула под нос ведьме жутко вонючую смесь, на поверхности которой плавали килькины глазки.
— Фу-у-у-у! — скорчила ведьма рожицу и так зыркнула на лекарство, что молоко скисло.
— Давай я натру тебе горло змеиным ядом, — предложила дочка с хвостиками, — он свежий, вчера только набрала. — Заметив недоверие в глазах матери, девочка тут же добавила: — Ну, не хочешь змеиным — можно пчелиным, считай, сразу с медом!
— Благодарю, но не надо, можно мне просто поболеть в тишине? — осторожно уточнила ведьма.
— Конечно, — согласились близняшки, — только после чашки бульона, мы сварили его из того, что нашли: куриные ноги, жабья икра и мышиный писк.
— Я не голодна, — ведьма замотала головой, — я лучше посплю.
— О, я тогда спою тебе колыбельную, — обрадовалась любительница алых тонов и визгливо затянула самую нудную из существующих песен. Где-то в лесу, в сторожке, в ответ взвыл призрак, а на лугу завяли цветы.

Хозяйка Дома-у-Перекрестка старалась не подать вида, что от пения дочурки у нее сейчас лопнет голова, поэтому честно продержалась один куплет. Затем поаплодировала и, вымученно улыбаясь, добавила:
— Очаровательно, но теперь можно мне побыть одной?

Но прежде, чем близняшки ответили, в комнату ворвался Тузенбах. Вид кот имел довольный и даже примурлыкивал на ходу.
— Радуйся, душа моя, — заявил он с порога, — я нашел для тебя лекаря, встречай!

И в комнату вошел соседский ведьмак, державший в руках огромный шприц с зеленоватой жижей внутри.
— Сейчас хворь мигом пройдет. Зуб дракона мне в ухо! — заявил он, потрясывая этим ужасным инструментом пыток. — Моим чудищам завсегда помогает.

Такое ведьма выдержать не смогла. Мало того что ее увидели в состоянии раздрая, с красным носом и растрёпанными волосами, так еще и собирались лечить, как ящера с фермы.

Ведьма резко села на кровати. Обвела собравшихся гневным взглядом и, стараясь не переходить на крик, прошипела:
— Всем спасибо. Все свободны!
— Как это свободны? Зюйд-вест мне в парус, — удивился ведьмак, поудобнее перехватывая шприц, отчего игла кровожадно блеснула.
— За что это спасибо? — удивились близняшки. — Ты же от всего отказалась?
— Спасибо за внимание, — мягко прорычала ведьма, — и за заботу. А теперь все кыш, я иду пить кофе!
— Но при болезни надо пить чай? — возмутился Туз.
— Кому надо, пусть те и пьют, — огрызнулась ведьма, сунула ноги в деревянные башмаки, накинула на плечи любимую шаль и, громко топая, вышла из комнаты, оставив собравшихся в полном недоумении.

Добавив в кофе имбиря, корицы и полынной настойки, ведьма уселась у окошка и, взглянув в него, чуть не пролила любимый напиток. К дому подъезжала телега, запряженная драконом, которым правил сатир, а в самой телеге лежала огромная клизма, под стать тому ужасному шприцу.

Ведьмак, как раз покинув дом, затормозил телегу и зычно крикнул:
— Разворачивай, рынду мне в глотку, процедуры отменяются.

Дрожащими руками ведьма поднесла кружку к губам, сделала большой глоток и дала себе обещание больше никогда не болеть. Потому как от заботы родных и близких действительно помереть недолго.

Хотя в целом ей было приятно их внимание, но это уже другая история.

 

[Сиш]

А продавец туманов был хорош.
Он делал офигенные туманы. Туманы-обереги, талисманы и на удачу маленькую брошь.
Туманы пахли снегом и травой, кофейным автоматом на вокзале. Туманы никогда не исчезали: ни покупной, ни даже дармовой. Бывало, продавец товар дарил. Вдруг денег мало, человеку надо тумана с пузырьками лимонада без ГОСТов, расфасовки и мерил. Туман, как тамаду, на три часа заказывали радостной невесте. Состав простой и широко известен. Повышенная влажность, дождь, роса хранились в непрозрачных пузырьках, аптекарских флаконах или банках. Для инженера, пекаря, подранка.
Был с запахом творожного сырка.
На выбор запах, только выбирай:
малинового тортика, олифы.
Туманы-львы, туманы-гиппогрифы. Шипение волны, вороний грай.

А продавец туманов был мастак.
Товар, конечно, пользовался спросом. Намучился однажды с альбатросом, но с птицами — оно обычно так. В конце концов, игра на интерес, прокачан навык, практика полезна. Зато туман войны — идите в бездну — он делать отказался наотрез. Его хвалили долго и толпой. Сограждане в восторге, город счастлив. А продавец туманов засмущался. Да бросьте, отказался бы любой.

А продавец туманов был забыт.
Туманы стали хуже получаться. Конечно, поддержали домочадцы в районе плеч и сердца. И губы́. Сказали: закатаем, правда, ну, ты продолжай — хорошее же дело.
Туманы цвета траура и мела не продавались. Мастер психанул.
Исполнил кран водопроводный гимн. А продавец засунул ноги в кеды. Засунул склянки в плотные пакеты — займусь для пользы чем-нибудь другим. Наверно, так бы всё произошло, когда бы продавца не встретил ангел. Дождями оккупировало фланги, тянулся листопадный эшелон предвестником грядущей тишины. Взахлёб смеялся ангел (пах как "Рислинг"):
я мусорщик. Я забираю мысли о том, что вот, туманы не нужны. Туман-олень, туман-кошачья шерсть. Я помню про туман — собачьи брыли.
Потом ещё сидели, говорили.
А продавец туманов был и есть. По пятницам луну кладет в карман, в рюкзак кладет звезду на всякий случай. Он сделает для ангела свой лучший, свой самый офигительный туман.

Наталья Захарцева

 

[Сиш]

Алёна улыбается, но едва успевает протянуть руку, как на стол взвивается Гошка. Конфеты разлетаются в стороны, дракон успевает схватить штуки три, прямо с фантиками, и шустро ныряет в приоткрытую дверь кабинета шефа.
– Ах ты… Бандит невоспитанный!

В сердцах хлопаю ладонями по столу и принимаюсь собирать конфеты. Хихикающая Алёна присоединяется, попутно расспрашивая про Гошку – как он у меня появился, где он спит и что ест… Я, пользуясь возможностью сбросить эмоции, ругаюсь, надеясь, что до спрятавшегося в кабинете паршивца дойдёт вся степень его неправоты. Нет, ну как будто нарочно момент подгадал, паразит чешуйчатый!

Наконец конфеты собраны. Штук пять перекочевали в карман скрипящей юбки – страшно подумать, как она будет их оттуда доставать. Одну конфету Алёна предлагает вернувшемуся Гошке, но тот подозрительно морщит нос, фыркает и прячется за монитор. Алёну, впрочем, это нисколько не обескураживает.
– Такой милый, – произносит она сюсюкающим тоном. – Такая лапочка… А может, ты его мне подаришь?

Хорошо, что я не успела сунуть конфету в рот, не то непременно бы подавилась. Слов я сразу не нахожу, а Алёна, пользуясь моим молчанием, рассуждает – мол, дракона мне фактически навязали, я на него только и делаю, что ругаюсь. А она давно просила такого у родителей, но те считают, что она поиграется и бросит, пристраивай его потом, как ту хохлатую собаку.
– Но собака была глупая совсем, – жалуется Алёна. – Ничего делать не хотела, тяфкала всё время, и гулять с ней надо. Да и собака – это совсем не модно. А дракон – совсем другое дело! Тем более, тебе он не нужен…

© Мария Камардина, "Знак Саламандры"

 

[Сиш]

Опять пожадничал, или Добра много не бывает | Галина Терпицкая

— Я тебе солнечных зайчиков принесла. — Ангелина вздохнула и уселась на краешек кровати. — Только ты их все сразу не выпускай — голова закружится.
Майкл осторожно кивнул, так и не открыв глаза.
— Лучше бы ты ему ремня принесла, — ворчливо отозвался гремящий на кухне кастрюльными крышками Монди. Ангелина дотронулась до руки Майкла, лежащей поверх одеяла, и почти сразу отдернула — словно к раскаленной печке прикоснулась:
— Опять пожадничал, да?

У Майкла было хобби — он работал фотографом. Причем был самым лучшим фотографом в городе! И фотографировал исключительно детей.
— Знаешь, Монди, дети — они как открытая книга. Если им грустно, они грустят, если весело — смеются, а если хотят плакать — плачут… И не умеют врать по-настоящему.
Майкл никогда не делал постановочных фотографий. Он бегал вместе с детьми за толстопузыми щенками, кормил голубей на площади, валялся на опавших листьях, рассматривал сердитого майского жука и между делом
фотографировал. И фотографии получались очень эмоциональными и такими теплыми, что их хотелось пересматривать снова и снова. А еще у Майкла была старенькая пленочная камера «Mamiya 645». Камера была не простая, она забирала все болезни и печали у того, кого фотографировали. Правда, было одно «но» — когда пленку проявляли, все эти болезни переходили на фотографа. Поэтому камера долго пылилась в комиссионном магазине, пока на нее случайно не наткнулся Майкл. Как же он обрадовался, обнаружив столь необычные свойства камеры! Фотографировал целый день — носился по всему городу как угорелый. Городские ангелы — они такие! Болезни и печали за версту чувствуют.
А когда проявил пленку…

Монди первым почувствовал неладное: декабрьский снег, падающий на город красивыми пушистыми хлопьями, вдруг превратился в противный моросящий дождь. За мороз и снег в этом месяце отвечал Майкл, а если идет дождь, значит, дела у друга совсем плохи. Когда встревоженный Монди ворвался в маленькую квартирку Майкла, тот уже во всех смыслах полыхал похлеще раскаленной баб-Маниной печки. Зато вся ванная комната, оборудованная под фотолабораторию, была усыпана великолепными свежепроявленными фотографиями и люди, запечатленные на них, неожиданно начали выздоравливать в реальности. Чудеса!

Баба Маня явилась с неизменной авоськой, витиевато ругаясь на «всяких бестолочей, которые от жадности сделать как можно больше добра в могилу себя сведут». И, как заправский фокусник, начала извлекать из маленькой сетки баночки, бутылочки, пучки сушеных трав и разнокалиберные коробочки.
— Чего рот разинул? Ставь кастрюлю с водой на плиту, будем лекарство варить. Сам смотри, запоминай! Да слова на ус мотай! Печенкой чую, что не последний раз спасать его придется. Другим разом будешь сам и фармацевт, и доктор в одном флаконе.
Монди безропотно выполнял все поручения бабы Мани, попутно запоминая, что и в какой последовательности сыпать, вливать и добавлять в кастрюлю.
Готовое варево напоминало медленно булькающий тягучий кисель, состоящий из миллиона малюсеньких снежинок такого ослепительно-белого цвета, что глазам больно было! Пахло морозным утром. Баба Маня перелила «кисель» в большую керамическую кружку и, поддерживая голову Майкла, стала понемножку поить его.
— Не стой столбом, в окно глянь, че там делается-то…
— Дождь там де… идет.
Баба Маня задумчиво хмыкнула и, покопавшись в обширных карманах своей вязаной кофты, достала прямоугольный пузырек из темного стекла:
— Запамятовала… По две капли «ноябрьских заморозков» на кружку. Если будет хуже, чем сегодня, — пять капель. Запомнил? Только больше не плюхни — нам Северный полюс в Бресте совсем не нужен…

Через час на улице стало подмораживать и наконец-то пошел снег пушистыми крупными хлопьями. Майкл открыл глаза и виновато улыбнулся.
— Опять пожадничал, да? — сочувственно спросила Ангелина.
— Тяжело остановиться, когда знаешь, что можно помочь, — шепотом ответил Майкл. — Тем более Новый год на носу… Всем хочется чудес.
Монди плюхнулся в кресло:
— А мне хочется мороза и снега на Новый год. В следующий раз пойдем вместе — буду тебя контролировать!
Майкл с Ангелиной переглянулись и дружно засмеялись. Все они прекрасно понимали, что если начинаешь творить добрые дела — очень сложно остановиться.

А по-другому — никак. На то они и ангелы!

 

[Сиш]

"Каждый живёт, чтобы спасти себя..."

Ты говорил это столько бессчётных раз,
Воздух из лёгких выдохом тратил зря
На обезличенный образ великих фраз.

Ты говорил, что и те, в ком огонь погас,
Будут блуждать в одиночестве по тропе,
Смысла им в жизни больше не отыскать,
"А потому," – говорил ты, – "иди на свет.

Стань маяком, обездоленных защищай,
Выведи тех, кто погряз в безграничной мгле.
Ты, потерявший всё, но сумевший встать, –
Стань же и тем, кто сумеет спасти людей.

Знаю, что ты не особо-то ценишь жизнь –
Полный страданий, жестокий, глухой капкан;
Опустошён, нелюдим и всегда один..."
Ты говорил, а я молча тебе внимал.

И ты, пожалуй, действительно в этом прав:
То, что ищу, никогда не смогу найти.
Ведь даже если я и научусь спасать,
Мне ни тебя, ни себя уже не спасти.

Ты говорил тогда из последних сил,
Вместе с дыханием таяла в теле жизнь.
"Люди живут, чтоб однажды себя спасти..."
Нет, Одасаку, чтобы себя убить.

Сердце своё растоптать, словно тот Студент,
В серости будней погрязнуть и утонуть,
Преданным быть и предать за десяток йен,
Выбрать опять самый трудный и страшный путь.

Что же ценить в том, что ценится ни гроша?
Верить во что, если веры уж нет в людей?
В мир – безразличный, испорченный, серый шар?
Если я даже не смог доверять себе...

Как я сумею понять, что есть в сути жизнь?
Где я найду тех, кто сможет меня понять?
Я никогда не стремился ответ найти,
С самого детства успев от всего устать.

Здесь меня держит целое ничего,
Сам я никто, и в мыслях своих – никак.
Разве что, грустно – с тех пор, как и ты ушёл,
Не посещаю я больше тот самый бар.

Есть искушение: сесть на знакомый стул,
Выдохнуть – выкурить, виски – но безо льда.
Выждать, прикинувшись, будто ты снова тут.
Сделать глоток. Осознать. И закрыть глаза.

Знаешь, зачем я давно не желаю быть,
Вытравить, выжечь из жизни свой блеклый след?
Каждый бродячий пёс отучился выть,
Чтобы дыхание в глотке своей сберечь.

Жалость и жалоба – это не про меня,
А потому я закончу на этом стих.
Только спрошу: ты же помнишь свои слова?

И тишина в ответ – самый громкий крик.

White Demon

 

[Сиш]

Пачка у ручья* | Анна Зорина

Там, где птица гнезда не вьëт,
Полоскала в реке бельё.
И корзина была полна
Небелëного полотна.
И сошло уже семь потов,
И работе почти итог,
Да нащупала вдруг рукой
Обветшалой рубахи ком.

Всей семье велика в груди.
Это дедушкина, поди.
Он руками подковы гнул.
Говорили, погиб в плену.
Не помог совершить побег
Алой вышивки оберег.
В бурых пятнах подол и грудь.
Надо, думаю, состирнуть.

Словно не было больше дел,
Чью-то кровь доверять воде.
Час за часом, за годом год,
Вся по капле в песок уйдёт.
Ломит руки, болит спина,
А корзина опять полна.
Сколько жилы свои ни рви,
А рубахи опять в крови.

Только думала: отдохну —
Протянули ещё одну.
То отцова была рука,
Нелюдимого бирюка:
В лес вернулся и был таков —
Меньше ссадин да синяков.
Ни детей не жалел, ни мать.
Мне придётся опять стирать.

Словно не было больше дел,
Чью-то кровь доверять воде.
Час за часом, за годом год,
Вся по капле в песок уйдёт.
Ломит руки, болит спина,
А корзина опять полна.
Сколько жилы свои ни рви,
А рубахи опять в крови.

Вижу: светел лицом и тих,
Мне свою протянул жених,
Что с купцами ушёл весной.
Не вернётся уже за мной.
Стало холодом жечь в груди:
Он за смертью, видать, ходил!
Тянут руки: ещё, ещё!
Бесконечен рубахам счёт.
Ох, уснуть бы лицом в поток,
Да мою отстирает кто?

Словно не было больше дел,
Чью-то кровь доверять воде.
Час за часом, за годом год,
Вся по капле в песок уйдёт.
Ломит руки, болит спина,
А корзина опять полна.
Сколько жилы свои ни рви,
А рубахи опять в крови.

* Бэнни водится в Каледонии, близкая родственница бэнши. Еще ее называют «маленькой прачкой у ручья». Прозвище объясняется тем, что бэнни можно встретить у лесных речушек и прудов, в которых она стирает саваны тех, кому суждено умереть. При этом бэнни напевает погребальные песни или плачет.

 

[Сиш]

О будущем пришествии зимы внезапный снег оповещает крыши. Суровых подворотен нувориши берут слова у вечности взаймы, боготворя возвышенную речь, непразднично обмениваясь лестью. Лохматый пёс к развалинам поместья приходит самого себя стеречь, привязанного сердца ученик. Неразличимость небом завладела. Ты понимаешь, вот какое дело — я здесь живу, секретный проводник.

Хотя соседи истинно мудры, осознаю, что мне никто не верит: я вечерами открываю двери в приснившиеся Городу миры. Ведь Город тоже спит, в конце концов, его домам, конечно, что-то снится: то лес, то золотая колесница, то анфилады северных дворцов. Однажды фонарю приснился сон — усатый гоблин ехал на трамвае. А тем дверям, что я не открываю, возможно, открываться не резон. Есть версия — заклинило замки, ключ потерялся, чудо подустало, но между граней лунного кристалла твой детский бог глядит из-под руки и помнит Город юным Городком, пускающим кораблики в канаве. Один уплыл к далёкой Окинаве, хохочущим течением влеком. Две птицы из непроданных газет кружили над кирпичными домами, стучали в окна к белокурой даме, затянутой в изысканный корсет. К ней сватались бароны и князья, пока она не превратилась в море. Уже нуждалась улица в гримёре, когда в сторожке появился я.

В углах каморки — темнота и тишь, латынь, французский, эсперанто, идиш. А если ты меня пока не видишь, то значит, просто не туда глядишь. Прикусывает форточка шифон. Сползает шорох по оконной раме. Днем я обычный сторож, вечерами я ставлю на "беззвучный" телефон и открываю двери. Всё не зря: и мебельное скудное убранство, и медленное чтение пространства на временном отрезке ноября.

Резная Свирель

 

[Сиш]

Все возвращается. Самайн дает дорогу ноябрю. Трубят рога, и Дикая охота несется в небе. Облака текут рекой к луне багровой, словно к алтарю, — молиться тем неведомым богам, что мрачны и свирепы.

Все возвращается: ночной охоты бурный бег, в безумной скачке небо топчут призрачные кони. Уставших не смыкает прежде праздный город век. Случайный путник ждет вослед стремительной погони.

Все возвращается. Не кормят гончих, чтобы мчали злей. Пронзительней и тоньше стали мира звуки. На перекрестках тьма, а в черном перекрестии ветвей мерещатся в окно стучащиеся руки.

Промчится духов сонм. Самайн пройдет своею чередой. Другие силы вступят на престол, покроет снег поля, и свет, как водится из года в год, придет за темнотой. Все возвращается. Вращается легендами Земля.

Мелалика Невинная

 

[Сиш]

Рэй Брэдбери "Из праха восставшие"
рекомендуют, как осеннюю книгу
буду читать

 

[Сиш]

В честь Дня балета

Я зачем-то решила позаниматься балетом. Нет,надо так. Я решила порешить себя болетом. От слова "боль",да.
Сначала искала видео "балет для начинающих". Вылезли тоооощие люди, с мускулистыми улыбками и ресницами, сидящие на тройных шпагатах в невесомости.
Я такая:"Не,не!".
Поискала "когда тебе за сорок и ты весь кривой, но тоже хочешь".
С видео убрали невесомость и ресницы.
Кое-как нашла "этот урок балета простой-простой,честна-чесна зуб даем!".
Сделала балетную гулечку на башке.
Надела трико.
Поплакала,глядя в зеркало.
Вытерла слезы складками на пузе.
Надела лицо умирающего лебедя. Умирающего от карантина и перекорма.
Третья секунда онлайн-тренировки, тренер в белоснежных перьях вытягивает стопы и закручивает их вовнутрь, как синабоны.
Я вытягиваю свои сорок первые ласты и гну их руками в нужном направлении.
Лебединый тренер делает руки прекрасными крыльями и машет эротически.
Я делаю по кухне заполошное ко-ко-ко и сметаю кастрюли.
Тренер шепчет што-то про плие, релеве, гранд батман.
Я тоже тихонько матерюсь.
Потом у меня свело ногу, я стала падать головой в пол, тренер посмотрел на меня и говорит:
"Будешь ещё раз всех подбивать пироги печь?".
2020
В честь Дня балета предлагаю печь торт Падлова. То есть Павлова, пардон. Это когда в безе ягодки понатыканы сверху.
(бегает по дому в юбочке из тюля, тянет носочек. Запинается об провод, с грохотом падает. Лежит, влюбленно смотрит на люстру)

Зоя Арефьева

 

[Сиш]

Королева садится за стол, наливает чаю.
Читает письмо от Кая.

Кай спрашивает: ну как там твои снега?
Мертвые берега.

И дальше пара десятков строчек
О том, о прочем.

Королева пытается вспомнить сколько разлуке лет.
Не вспоминает. Черт с ним.
Строчит ответ.

Мол, что тебе, друг мой, до наших снегов с дождями?
Чай не Ташкент, не Мандрем и не Майями.
Из повесток со сводками делаем оригами.
Смех со слезами.

Я есть символ, болванчик по типу Елизаветы.
Здесь другие пишут: один законы, другой заветы,
Мне оставили четверть замка, сундук, карету,
Но песня спета.

И теперь я, как прочие, в этом кромешном Рае.
На бушлат поменяла шубку из горностая
И впервые в жизни, кажется, замерзаю.
И хожу по краю.
Со всеми вместе хожу по краю.

Мы теряем друзей по странам и по позициям.
Мы подписываем стотысячную петицию,
Но ни верим ни в черта, ни в бога, ни в бюрократию,
Ведь им всем наплевать на нас.
Наплевать на нас одинаково.

Мы тревогу не бьем. Бьем любимых словами-плетями,
Нам так страшно, что мы уже не боимся смерти.
И любую надежду такая тоска прогрызла,
Словно больше ни в чем никогда и не будет смысла.
Мы людей называем числами.

Вот один паренек из мотострелковой роты
Лишь вчера мне писал, как в августе пахнут соты,
А теперь двухсотый.

Что ты!

Впрочем ладно, послушай. Все в целом не так уж скверно.
И покуда мы ставим иронию над модерном,
Выбирая запретную "мета" замест "поста",
Жизнь еще проста.

Мы ведем себя как и положено божьим тварям:
Мы по-прежнему летом гуляем по тротуарам,
Мы работаем, чилим, читаем стихи по барам,
Образуем пары.

И мне правда жаль, что ты скучаешь по маме или по пальме,
Что из-за ремонта свою не узнаешь спальню,
Что в очередную страну перелет был дальний.

Что полгода стихов не писал и не видел клавиш.
Что тебе даже кажется будто по мне скучаешь.

Только
Толку?

У меня больше нет ни коньков для тебя, ни короны,
Ни места на троне, ни даже места у трона,
Нет споров о том, кем станет убивший дракона
И нет резона

Ковыряться в частицах "бы" и союзах "если".
Да и, коли совсем уж честно,
Мне милее теперь совсем другие союзы
И части речи.
Другие плечи.

Об одном лишь сейчас прошу тебя мой дружочек,
Мальчик-вьюночек,
Мальчик-цветочек,
Мальчик-дорога,
Мальчик-без-брода,
Мальчик милее-всего-мне-свобода,
Мальчик беспечность,
Мальчик по-встречной,
Мальчик всегда презиравший вечность,
Не мой, не хороший,
Мальчик-прохожий,
Мальчик, осколком залезший под кожу,

Мальчик вечная скука,
Мальчик бремя скитальцев,
Мальчик сильные руки
И тонкие пальцы,

Не
возвращайся.

©