Депортация nach Sibirien

В 1941 году я окончил 7 классов Унтервальдской средней школы. 22 июня 1941 года началась
Великая отечественная война. 6 июня 1941 года мы проводили отца в Красную армию. В начале августа мы получили письмо, что он находится на формирование в запасном полку.
Рано утром 28 августа я пошел к речке за водой и увидел с переправы к пристани Воскресенск (первая переправа приходила к 6 утра), шли пассажиры и среди них был военный. И я узнал своего отца.
Я спросил его: - Что случилось?
Отец, мне и говорит: - Меня вызвали в штаб, вручили запечатанный пакет, и сказали срочно вылетай в Унтервальден, по прибытии я должен был доложить местным властям, что прибыл в их распоряжение и передать пакет.
К вечеру 28 августа 1941 года пристал пароход к нашему берегу и выгрузилось военное подразделение (численностью около 100 человек). Красноармейцы разместились в школе. Вечером этого дня молодежь как обычно пошла в наш районный скверик, там была танцплощадка, играла музыка, в бильярдной играли в бильярд, шахматы и шашки. Около 10 часов появился наш военрук и стал собирать учеников старших классов. Собрал около 30 человек и повел во второе школьное здание. Там были работники нашей милиции и командиры военного подразделения.
Начальник милиции объявил нам, что мы должны составить списки жителей сел нашего района согласно домовых книг, которые были доставлены из сельских советов. Я составлял списки семей из степного села. Семьи были большие от 7 до 11 человек. Списки я написал к 9 часам утра 29 августа. Меня отпустили домой, и я пошел спать на сеновал. Около двух часов дня меня разбудила моя сестра Нина сказала мне, что бы я вставал, и что нас выселяют. Газеты доставили самолетом Ан-2, в газете был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о переселении немцев, живущих в республики немцев поволжья (АССР Н.П.) в районы Сибири, Казахстана, Алтайского края. После получения газеты с указом, началось обсуждение указа, люди высказывали свое мнение. Очень много вызывало сомнение и несогласие с тем, что было указано «По достоверным данным полученным военными властями, среди немецкого населения находятся тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах заселенными немцами Поволжья. Немцы, проживающие в Поволжье о таком большом количестве диверсантов Советским Властям не сообщали, следовательно, немецкое население проживающее в районах Поволжья скрывает в своей среде врагов Советской власти». Поэтому Президиум верховного Совета СССР признал необходимость переселить все немецкое население в районы Новосибирской, Омской областей, Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности. Переселенные должны были наделены землей, и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.
Ознакомившись с указом люди, были в шоке. Стало всем ясно появление военного подразделения, почему в срочном порядке мы ученики составляли списки немецких семей. Задача моего отца была присутствовать при передачи дел Советским властям. Он хорошо знал немецкий язык и работал с 1940 года инструктором РК ВКП (б). А 1938-1939 работал начальником райконторы связи (почты) и знал по сути весь Унтервальдский район. На следующий день председатель сельского совета Сосновки и председатель колхоза созвали сход граждан и обсудили с народом что нужно подготовить для переселения.
Председателем сельского совета с. Сосновки была женщина, она получила от районных властей указание, что нужно делать. Председатель сельского совета объявила гражданам:
1. Граждане должны быть готовы к переселению ко 2 сентября 1941 года.
2. Каждая семья должна взять груза до 1 тонны весом.
3. Все вещи должны быть упакованы в мягкой таре (тюки).
4. Разрешается брать на семью один сундук (ящик) в котором можно сложить кухонную посуду и другую хозяйственную утварь весом не более 70 килограммов.
5. У кого есть зерно можно сдать на хлебоприемный пункт и получить квитанцию, по прибытию на новое место поселения государство согласно квитанции возвращает зерно и скот.
Но таких в с. Сосновка было несколько семей, которые успели сдать скот и зерно. Председатель объявил, что бригада занятая посевом озимой ржи должны за два дня посеять оставшиеся семена и оставить технику на бригадном станке.
3 сентября 1941 года через посыльных председатель сельского совета сообщила, что все граждане должны к 11 часам перед своим домом выносить вещи. Вывоз груза начнется к 12 часам на берегу Волги.
3 сентября 1941 года в сельском совете разместилась новая власть, председатель от воинского подразделения (пожилой мужчина и два красноармейца). В Сосновке остались две семьи Басурины – 6 человек и Антроповы.
3. 09.41года все село было перевезено на берег Волги, и началась погрузка вещей переселяемых на баржу. Около 17 часов, главный на барже объявил через громкоговоритель: - «Прошу всех распрощаться с провожатыми и пройти на баржу, через 30 минут отплываем!».
Какой здесь начался галдежь. Женщины начали кричать, что у нас в поле около 10 человек заканчивают сев озимых. Срочно за ними отправили людей и их привезли с поля. Отплытие баржи задерживалось на два часа. Вот так в короткие сроки было выселено население села. В селе кроме наших двух семей было несколько семей беженцев. Село осталось пустое, скот бродил по улицам, коровы ревут их некому было доить, собаки выли многие были на привязи. Сентябрь был жаркий, воды нет, корма нет. Я с Виктором Басуриным ходил по всем дворам, отвязывали собак, калитки открывали и привязывали, чтобы ветром не закрывались. В общем, было жутко в селе без жителей.
Райцентр Унтервальден (с. Подлесное) село, его жителей увезли 20 сентября 1941 года. В Сосновку первые жители приехали из Георгиевки Духовницкого района 23 человека во главе старшего Варламов П.Ф., Попов В.Ф. и еще мужчина и с ним 20 женщин которые приняли скот. Их главная работа была доить скот. Организованно первые переселенцы прибыли 3 октября 1941 года из Старобельского района Ворошиловоградской области Украины. Прнивезли их на сельскую площадь их них половину оставили в Унтервальдене (Подлесное), а остальную половину заселили в село Кинд (Баскатовка) в колхоз «Путь к социализму».
На следующий день тоесть 4 октября 1941 года приехали жители которые заселились в село Ремлер (Михайловка). Так постепенно заселились земли бывшей республики немцев Поволжья. Крупное заселение освободившийся земли происходило в 1942 году и в последующие годы из Пензенской и Ульяновской области и из разных районов Саратовской области.

Собирали мы помидоры в поле, их выросло в тот год целое море: большие, сладкие, мясистые, красивые как игрушки. Погода стояла солнечная и, не смотря на конец лета, даже жаркая. Женщины разбрелись, по полю только косынки белые виднелись.

Вдруг видим: председатель колхоза скачет к нам на лошади галопом. Все встревожились - никогда он так лошадей не гонял. Подъехал, а на нем лица нет. Перевел дух, с трудом выдавил из себя: Плохая весть.… Всех немцев выселяют, в газете напечатано. Кончайте работу, идите домой, начинайте готовиться…. Председатель к другим бригадам ускакал, а мы никак не можем прийти в себя. Шли домой – всю дорогу плакали, пришли в село – там тоже рев стоит. От волнения все мечутся, не знают, что делать, ищут, с кем переговорить, посоветоваться.

В тот же день в селе появились военные. Они ходили по домам, сверяли списки. Сказали о том, сколько чего можно взять с собой, словом столько могли унести , а это примерно 40 кг.

3 сентября мужчин от 14 до 65 лет большим обозом под надзором вооруженных людей переправили к железной дороге.

Женщины дети и старики с собранными вещами ждали своей участи еще 7 мучительных дней. Ночью страшно выли собаки – плакали по хозяевам. Мы тоже плакали, убитые горем и полною неизвестностью впереди. В одночасье все стали нищими и бездомными. Оставалось все: дома, мебель, сады, полные созревших яблок и груш, засаженные огороды, зерно, которое совсем недавно выдали за выработанные в колхозе трудодни. Коров согнали на колхозную ферму, но и колхозных коров некому стало доить.

На станцию, куда нас привезли, уже находилось множество немцев. Через 3 дня подали большой состав из «телячьих» вагонов. Кроме кусочка соломы в них ничего не было. Тем не менее, в каждый затолкали не менее 40 человек – даже сидеть не хватало места. Нас везли целый месяц, рассказывает Каролина. И мучили не летним зноем, а холодом зауральской осени и почти полным отсутствием продовольствия. Домашние припасы давно кончились, а того, что выдали, в дорогу хватило всего на неделю. Каждый день на остановках хоронили умерших от болезней и голода. Редкие «подкормки» в пути держали еще живых на грани голодной смерти. Но вот наш эшелон достиг станции Тайнча, Кокчетавский район Северо – Казахстанской области. Поскольку Кокчетавский район уже принял несколько тысяч депортированных немцев, то украинцы стали для него обузой.

Кругом степь и небольшая деревушка, люди думали, что получат жилье, но кроме общего барака ничего не было. По середине барака стояла железная печь – буржуйка. Каждый молча оглядывал свое новое жилище. Спустя час пришел мужчина, он пристально и с горечью осмотрел всех и сказал:

Недалеко от барака есть солома, наберите ее в мешки и на соломе можно спать. Зиму как – ни будь, перезимуете. Больше вас некуда поселить. А то скоро начнутся дожди, со снегом и солома начнет гнить. Спустя неделю начались сильные морозы до 40 градусов. Снега наметало столько, что приходилось делать тоннель до колодца. Работали женщины на верблюдах которых никогда не видели. Утопая в снегу, прибирались они по полям в поисках смерзшейся пшеницы. Возвращались за темно. Подвозили на верблюдах сено, солому к фермам, где зимовали коровы. В основном на ферме работали казашки. Женщины – немки выполняли самую тяжелую работу.

"Вспоминаю, как отец, показывая кому-то журнал с репортажем о приезде в Москву какого-то германского министра, с облегчением сказал:
- Ну вот, войны с Германией не будет!
Но он, как и многие, ошибся - война началась.
В первые дни войны по радио передавались обращения к народу, были тревожные сообщения о бомбёжках, постоянно звучали боевые марши и громкие песни. Но на нашей городской окраине мало что изменилось. Только иногда объявлялись учебные воздушные тревоги, нас стали учить пользоваться противогазом и курсантов лётчиков в лётной школе почему-то сменили молоденькие матросы.
В эти дни родители заканчивали строительство нашего дома. Въехали мы в него года два назад. Он был недостроен, и все два года продолжалась стройка (отец многое делал сам).
Дом получился небольшим, но нарядным. Он стоял на цокольном кирпичном фундаменте, наружные его стены были покрыты свежим тёсом. Его украшали красная черепичная крыша и яркие оконные ставни.
Стоя на стремянке, отец заканчивал красить ставни, когда с газетой в руках подошла мама и вслух прочитал ему указ о выселении немцев из поволжской республики. Дослушав маму, отец медленно спустился со стремянки. Таким потерянным я его не видел.
На другой день началась непонятная для меня суета. Соседи выносили из дома отданные им посуду, мебель, какие-то вещи. Кто-то уводил со двора корову-симменталку Милку, кто-то, гремя цепью, тащил упирающегося Полкана, нашу большую белую собаку.
К вечеру к нам во двор пришёл худой усталый человек в полувоенной форме, переписал нас и сообщил время завтрашней погрузки в эшелон.
На другой день нас на подводах привезли на станцию, и вскоре мы грузились в эшелон, состоящий их пустых товарных вагонов. Народу было много, но погрузка прошла организованно, с немецкой деловитостью. В одном из таких "телячьих" вагонов расположились мы и ещё несколько семей с детьми.
Погрузка в вагоны, наконец, закончилась, какие-то военные проверили нас по списку и эшелон тронулся.
Везли нас окружным путём, через Среднюю Азию. Первые дни мимо проходила сухая осенняя степь, потом появились участки песчаной пустыни. Через пару дней на горизонте показалсь голубые горы с белыми шапками, стала появляться зелень садов, поля с незнакомыми нам растениями.
Пропуская встречные поезда, эшелон часто останавливался на разъездах. На коротких остановках выходить из вагонов не разрешалось - за этим бдительно следила охрана, вагон которой был прицеплен к нашему эшелону. Но иногда эшелон останавливался надолго. Наш состав окружали солдаты, и все высыпали из вагонов. Люди разминались, собирались в кучки, спрашивали друг друга о новостях, но что происходило в стране и на фронте никто не знал. Семьи собирались на земле кружком и, если попадалось топливо (сухие стебли перекати-поля, старая доска, щепки), разводили костерки, что-нибудь варили.
Засидевшись в душных вагонах, дети затевали беготню, с любопытством разглядывали солдат с винтовками, тёмнолицых узбеков, бродивших в стороне ишаков и верблюдов.
От долгой езды в товарных вагонах все устали. Стояла жара, постоянно возникали трудности с едой, водой. У взрослых было, конечно, много проблем, о которых я могу теперь только догадываться. А для меня это было интересным приключением, самым ярким впечатлением от которого были высокие, с белыми вершинами горы да смуглые до черноты узбеки в цветастых халатах.
По Сибири дорога стала более скучной - эшелон двигался днём и ночью, долгих стоянок уже не было.
К концу второй недели наш эшелон стал укорачиваться - на некоторых разъездах и небольших станциях от него стали отцеплять по одному, по два вагона. Людей из вагонов развозили потом по ближним и дальним окрестным деревням.
Как-то утром мы обнаружили, что наш вагон стоит в тупике на какой-то станции, а эшелон ушёл. Потом мы узнали, что находимся в Красноярском крае и наш вагон стоит на железнодорожной станции Боготол.
Вскоре к нашему вагону, одиноко стоявшему в стороне от вокзала, подъехали подводы, мы погрузились, и возницы-женщины направили наш обоз по дороге, ведуще в сторону от станции.
К концу дня мы добрались до деревни Аскаровка, за которой начиналась настоящая тайга..."

"...В нашем селе, как уже было сказано выше, проживает четвертая часть немцев. Это все люди пенсионного возраста, во время выселения им было 12-15 лет, но время не стерло из их памяти тех трагических дней сентября 1941 года.

Депортация носила тотальный характер, то есть переселению подвергалось все без исключения немецкое население СССР, жившее западнее Урала. Мы выяснили, что почти все репрессированные немцы нашего села проживали в Саратовской области, Бельцирском районе, селе Антон.

«У нас было богатое село - вспоминает Фохт Мария Кондратьевна, - дома были из кирпича и камня, почти у каждого был яблоневый сад, а некоторые даже имели виноградники. К тому же каждая семья держала хозяйство».

Указ от 28 августа 1941 года перевернул жизнь целого народа и каждого отдельно. «Нам дали несколько дней на сборы, разрешили с собой взять мешок муки и картошки. Все остальное приказано было оставить, все это имущество было описано и составлены акты, мы думали, что это все нам вернется». (Из воспоминаний Гардта Вальдемара Фридриховича.)

Куда и зачем их выселяли не знал никто, вернутся или нет тоже. Немногие смогли в столь короткий срок продать хозяйство, чтобы были деньги на дорогу. Им объяснили, что во избежание лишних кровопролитий, они должны уехать.

«Подошли грузовые машины, и мы стали грузиться. Мы запирали дома, спускали с цепей собак и выпускали кошек, чтобы хоть они могли спастись. Ведь мы думали, что нас везут топить, а скот, который уже шел с поля, подходил к берегу Волги и кричал, коровам надо было доиться» (из воспоминаний Шнайдер Иоганеса Иоганесовича).

Вот так бросая все, покидая свои дома, забирая детей, они уезжали. Погреба были полны солений, картошка стояла не выкопанная, колхозные поля ломились от зерна, но тем, кто издал Указ, не было до этого дела.

«Нас погрузили на эшелоны, в так называемые «телятники», на полу была лишь солома. Продуктов нам не выдавали, хотя ходили слухи о том, что нам положено было питание. Иногда, когда были остановки, нам разрешали выходить, но только под конвоем» (из воспоминаний Мецгер Арнольда Генриховича).

Так 16 сентября эти люди, которые были обвинены в шпионаже и диверсиях, отправились в путь, который длился 18 суток, и 4 октября они прибыли в Козульку. Сибирь их встретила холодом и грязью.

«В Козульке нас ждали «покупатели», которые нас разбирали и увозили по разным деревням. Кто попал в Балахтон, кто в Шадрино, в Осиновку, Николаевку, Карачаговку. За нами приезжали в основном женщины, ведь мужчины были на фронте, а каждому хозяйству нужны были рабочие руки» (из воспоминаний Мецгер Арнольда Андреевича).

Как уже говорилось во второй главе, местные власти были не готовы принять такое количество людей. Всех прибывших размещали на подселение, хотя руководством страны предусматривалось наделение немцев землей, но ничего подобного не происходило.

«Нас поселили в амбаре, а в семье было детей только 13 человек» (из воспоминаний Гейнц Ирины Александровны).

«Когда мы приехали в Балахтон, нас поселили просто под крышу, где внутри была печь. Мы ее затопили и облепили, как мухи, чтобы хоть как-то согреться. И только на второй день нам выделили барак» (из воспоминаний Шнайдер Иоганеса Иоганесовича).

Местные жители приняли их настороженно. Решающую роль в выборе такой реакции сыграла их национальность. Они воспринимали их как фашистов и мало кто знал, что немцы проживали на территории страны с конца 18 века. Но было немало случаев, когда местные оказывали им помощь.

«Соседская бабушка, бывало, сварит мелкую картошку и бросит нам ее в окно» (из воспоминаний Мецгер Арнольда Андреевича).

«При расселении нас отправили в Шадрино. Семья, в которую нас поселили, уже нас ждала, на столе стоял самовар и была для нас истоплена баня» (из воспоминаний Гардт Альмы Фридриховны).

Шло время, люди обживались. Немецкий народ отличается необычайным трудолюбием, аккуратностью, наверное, именно это помогло им выжить.. Женщины немки вязали вещи для местного населения: кофты с узором, ажурные шали, цветные варежки, вышивки - все это именно они привнесли в нашу жизнь.

«Мы выменивали свои вещи на продукты, но в основном мы вязали, шили для людей, а за это нам давали молоко, картошку, сало» (из воспоминаний всех).

«Мы жили рядом с семьей Гардт Фридриха Михайловича, за всю нашу соседскую жизнь я не слышала ни одного бранного слова. Это были люди необычайного трудолюбия. А тому, как они готовили, мог позавидовать даже самый искусный повар. Кребли, хворост, бисквитные торты - этому всему мы научились у них» (из воспоминаний местной жительницы Рудаковой Анны Петровны).

«Нам было трудно выжить, но мы не отчаивались. Мы ходили собирать мерзлую картошку, мыли ее, терли и пекли лепешки. Осенью на колхозных полях собирали колоски, попадало нам за них, но надо было жить» (из воспоминаний Верфель Эммилии Фридриховны).

Желание жить, осознание того, что на руках малые дети, надежды на возвращение - все это помогло выжить. Многие немцы не спешили обустраиваться на новых местах, они считали, что после войны смогут вернуться на прежнее место жительства.

При депортации почти 50% составляли дети, не достигшие 16-летия, среди них были такие, которые на родине успели закончить 4-5 классов, здесь же обучение было продолжить невозможно по причине незнания русского языка и из-за тяжелых материальных условий.

«На родине я закончила 4 класса, была отличницей, а здесь я не ходила ни одного дня в школу, я не знала русского языка и надо мной все смеялись» (из воспоминаний Фохт Марии Кондратьевны).

«Утром 2 сентября «энкэвэдэшники» закрыли дома на ключ, стали сажать хозяев на подводы и отправлять к затону. На берегу стоял страшный шум – кричали, плакали люди, ревела скотина, брошенная хозяевами. На берегу ждали баржи и сопровождающий катер. Всех выстроили по два человека. Они так и шли парами на баржу, сразу в трюм. Все плакали навзрыд, на берегу их провожали жители Сарепты, оставшиеся здесь и непонимающие, что же происходит. Когда баржи тронулись, мужчины запели по-немецки псалмы «Иисус, иди вперед!». «Молчать!» – крикнул один их охранников. «Жалко тебе что ли? Пусть поют», – заступился другой. И старинный церковный гимн раздавался вплоть до Астрахани. В первый же день пути умерла дочка маминой кузины Герты Маус. Умершую девочку велено было опустить в воду, но Герта не отдала, пригрозив броситься вместе с ней. Через два дня пути добрались до Гурьева (Казахстан).

Отец заканчивал в то время Энгельский сельскохозяйственный институт.В последний предвоенный год работал в колхозе агрономом. По рассказам мамы их ,как и семью председателя колхоза ,депортировали в последнюю очередь. Картина опустевшего села была жуткой : собаки ,воющие как по покойнику, бесхозные ,недоенные коровы, у которых вымя лопалось, скот ,выпущенный хозяевами перед отъездом и бродящий по улицам....Говорили ,что должна была приехать комиссия и принять хозяйство ,но так никто и не прибыл.
Настал день депортации и для моих родителей. Взяли с собой они только самые необходимые вещи и еду на дорогу . Главная забота отца была мама - со дня на день она должна была родить. Тревога папы не была напрасной- на полдороги между Кольб и Гуссенбах у мамы начались роды . Сына она родила на обочине дороги и-сразу дальше
на станцию Медведица . Оттуда эшелоном 719 их отправили в Сибирь.Брата у меня нет. Ребёнок в пути умер. Родители ,чтобы дите не закопали где-нибудь у дороги ,как собаку, скрыли смертъ и везли мёртвое тельце до Ишима.... "Определили"их в Маслянский раион .В числе первых отца взяли в трудармию ,попал сначала в Ивдель.Уже в июле был списан "по акту" и отправлен "домой". До деревни последние километры добирался ползком.Обессиленного ,опухшего от голода подобрали его женщины, возвращавшиеся домой с поля.Чудом выжил,выхаживатъ его помогали маме женщины -немки.Спасибо председателю колхоза ,он распорядился ,чтобы на молоканке для него каждый день давали молоко.Он же пытался оставить отца в колхозе как агронома, но уже ноябре снова комиссия ,теперъ уже отец отправлен в Кизел на шахты , а мама в Нижний Тагил. Встретились они только в декабре 1948 года ,когда маме разрешили приехатъ в Кизел. Уже в апреле 1949 года тяжёлая авария в шахте ,сутки папа был под завалами.К счастью выжил,но был "помечен "на всю жизнь ,в 34 стал инвалидом второй группы. Я родилась в октябре 1949.Своего папу я никогда не видела дышащим полной грудью и свободно передвигающимся. Но несмотря ни на что он никогда не терял оптимизма .Снова учился ,работал фотографом. Мечтал о восстановлении республики.В 1965 году ездил на Родину.Не стало его уже в 1970,то есть не дожил даже до формальной реабилитации .Мама прожила долгую жизнь, приехала с нами в Германию ,но родиной считала Поволжье , Кольб.Говорила с любовью :" Da Haam..."

....Приехали в Довольное вечером. Несмотря на позднее время, в сельсовете собралось немало людей, главным образом женщин. Кто такие немцы, они представляли себе очень смутно. Прошёл слух, что это дикари из жарких стран -голые, с набедренными повязками, чтобы срам прикрыть. Поэтому многие пришли из любопытства. И когда увидели прилично, по-городскому одетых людей, особенно детей, то ахнули от удивления. Сами «чалдоны» ходили в лаптях и самотканых холстинах.

После Указа от 28 августа маму вместе со всей семьёй и другими односельчанами собрали в сельсовете, Им зачитали Указ Сталина. НКВДешники отобрали документы и награды . Людей,в чём стояли ,погнали на станцию. Здесь их погрузили в телячьи вагоны и повезли в Сибирь.
В Омск они прибыли 1 октября 1941. Здесь их распределили по районам. Мамина семья вместе с другими депортированными из Эрленбахского района была направлена в Одесский район. Их семью расселили по домам села Филинка Лукьяновского с/совета. Остальных разбросали по всем сёлам района.
В 1942 году начали забирать в трудармию.
Сначала всех мужчин, а потом и женщин с 16 и до 45 лет, у которых были дети старше 3-х лет. Если родственники были не в состоянии взять осиротевших детей, то их отвозили в детдом. В 1943году маму с сестрой Амалией забрали в трудармию.В лагерь они не попали, а работали на оборонном заводе в Омске, где делали гранаты.
Условия работы и проживания были ужасные. По 12-14 часов работы в сутки, питание скудное, холодные бараки. Вскоре мама заболела туберкулёзом. Чтобы не портить отчётность , руководство завода смертников отпускало домой. Но маме повезло. Она прошла 100 км. с опухшими и потрескавшимися ногами, которые были все в язвах и болячках. Люди , отдавая иногда последнее, подкармливали её в деревнях, через которые она проходила. Так она добралась домой, смогла выздороветь. Вскоре пришла Победа и её больше не забирали. Но большинство её родственников умерло вТрудармии от голода, холода, непосильного труда, унижений. Она, как и многие тысячи немцев, не дожила до светлого дня - реабилитации немецкого народа. Но до последнего вздоха она оставалась патриотом своей Родины, Мама считала, что произошла чудовищная ошибка, и что справедливость будет восстановлена.

"Вскоре к нашему вагону, одиноко стоявшему в стороне от небольшого вокзала, подъехали подводы, мы погрузились, и возницы-женщины направили наш обоз по дороге, ведущей в сторону от станции.
После долгой езды в "телячьем" вагоне это путешествие показалось нам настоящим праздником. Сентябрьский день был ясным, солнечным, дорога проходила среди лугов и убранных полей, часто попадались перелески с нарядной осенней листвой. Это больше напоминало европейскую Россию, чем ту суровую Сибирь, о которой так много говорили и которую все боялись. Настроение у всех поднялось, люди оживлённо переговаривались, громко смеялись. Жизнь и здесь может наладиться!
К концу дня мы добрались до деревни Аскаровка, за околицей которой начиналась настоящая тайга. Это была большая сибирская деревня, обычная для здешних мест - её высокие бревенчатые избы вольготно раскинулись вдоль наезженного тракта.
О том, что везут каких-то "немцев", в деревне уже знали, но особого интереса к нам не проявляли. Хозяйки изб, куда нас определяли, помогали устраиваться, ни о чём не спрашивая. Было видно, что новые люди здесь не в диковинку. Мы потом встречали здесь самых разных поселенцев - белоруссов в белых холщёвых одеждах, пригнанных ещё при раскулачивании, литовцев, привезенных недавно и выделявшихся остатками своей ярко-клетчатой одеждой. И неизвестно почему были в этой глуши какие-то старики евреи в широких чёрных балахонах."
Потом с нами было много чего. У родителей - кошмары трудармии, у меня - детские дома, скитания. Но этот момент нашего приезда в Сибирь я запомнил хорошо - тогда у людей затеплилась надежда на человеческую жизнь , хотя бы и в Сибири.

О выселении объявили утром, дали 24 часа. Продуктов у нас не было дома, мы жили бедно, русские соседи еды на дорогу дали, в чем были, в том и поехали. Наша соседка Лукьянова Дуня дала мне обрезки валенок, фуфайку. Мне они в трудармии пригодились. Нам говорили: через три
месяца вернетесь. Уезжали мама и нас шестеро детей. Я самая старшая. В наши дома сразу стали
заселять беженцев. Тетя Дуня им говорила: «Ничего не берите, это не ваше». Но где уж было сберечь?Взяла она тогда себе зеркальце и сковородку, да так и хранила.Как мы вернулись из Казахстана в родную Сарепту, она отдала их нам. Так от этого времени у нас и хранятся в семье сковородка и зеркало».

На сборы нам дали три дня, и что родители успели сделать
– это натопить свиное мясо в двух ведрах, захватить одежду и еду,сколько могли унести в руках. А в
семье 7 детей. Все нажитое оставили. Нам дали справку, где перечислили, что мы оставили: дом
(он и сейчас стоит), мебель, корову, лодку, 20 кубометров дров. Почему мы получили справку? Отец знал
русский язык и выхлопотал ее. Но по ней в Сибири мы ничего не получили. Она до сих пор у нас в семье хранится. Ехали целый месяц.Выпускали нас только на больших станциях, а так везли мертвых в вагоне. Так и спрашивали: «Мертвые есть?» И уносили. Когда везли через Казахстан, на станциях арбузы продают, отец говорит:«Хоть бы здесь оставили, на родину похоже». Но привезли в Канск.
Сначала разместили на стадионе. Валенок ни у кого нет, все в ботинках. Так сутки и сидели на стадио-
не, бегали, чтобы согреться. А уже снег падал»

«Когда началась депортация, мне 12 лет было. Мы жили в селе Розенфельлд Мариентальского кантона Республики немцев Поволжья.

В январе 1942 г. отца в трудармию забрали, в декабре 1943-го – меня с мачехой. Осталась там одна только ее дочь с дочкой, ей было месяцев 11. Нас увезли в Караганду, п. Новый, в открытые шахты, а в конце марта – на Дальний Восток. 15 апреля мы перешли Амур. В августе снова по этапу – по непроходимой местности через лес.

Перед этим у нас забрали все. Сказали: «Положим в камеру хранения, когда дойдете, привезем». А выдали кирки, лопаты, топоры, пилы, ломы – все на себе несли. Мы спрашивали: «Товарищ начальник, скоро будет наша колонна?» А он: «Скоро, скоро». А когда мы на месте остановились, дерево обтесанное стоит, колышек, и на нем написано «1-я колонна». Ничего не было. И вот мы три месяца под открытым небом. Есть нечего, врач нас крапивой поддерживал. Только иногда на вьюках сухой паек привезут, дадут. Мы тогда шалаши из хвои делали. А в конце сентября палатки уже сбросили. Установили их, из жердей сделали нары. Старались побольше ветвей собрать, постелей же не было: мы, как свиньи, в солому зароемся и лежим. А потом печки сбросили. Мы их топили днем и ночью. И работали день и ночь.

Мы молодые были, по 15–16 лет. Норма на одного рабочего была 20 кв. м. Я должна была с этих 20 кв. м. снять растительный слой, выкорчевать дерево, если оно попалось, распилить его, сложить, сделать дорогу и откос. Несколько раз было так, что нас не кормили по 3–4 дня, правда, сделали пекарню. Начальник был, как сейчас помню, Решетков Василий Васильевич, пожилой уже, как он над нами издевался! Мы ему говорим: «Василь Василич, но люди ведь уже не могут, как мы будем работать?» А он: «Саботажники, фашисты…»

К концу войны от 300 человек осталось нас 120. Понадобилась дорога для войны с японцами, и нас спасали черемшой, стали лучше кормить, относиться лучше…

А после окончания войны нам объявили, что мы теперь не трудармейцы, а спецпереселенцы.»