- Местное время
- 18:25
- Регистрация
- 3 Янв 2016
- Сообщения
- 22,783
- Репутация
- 0
- Местоположение
- Замкадье
- Пол
- Женский
Дома у бабушки было всего много. Самой бабушки, кстати, тоже было очень много, она чудом помещалась на стул в углу крошечной кухни и щедро раскладывала всем в тарелки промасленные блины с вареньем.
Блины жарились на огромной чугунной сковородке, пока сковородка для мяса, сковородка «для маленького», сковородка для рыбы, «плохая сковородка» и сотейник ждали в шкафу своей очереди.
Кастрюль тоже было много. Я помню те, что помещались в три шкафа у мойки, те, что туда не помещались, и кастрюльные завалы на антресолях. В одной из кастрюль часто варился компот. Два мешка с сахаром для компота (с меня семилетнюю ростом) стояли в спальне.
Еще была посуда. Обычная, из которой мы ели ежедневно (кажется, там не было и двух одинаковых тарелок), «приличная», которая выставлялась на большой раскладывающийся стол по праздникам и на торжественные мероприятия, и «сервантная», которая хранилась, судя по всему, на случай, если в нашу деревню недалеко от Волховстроя заедет английская королева и потребует заливного.
Еще было очень много одеял. Они занимали несколько шкафов в двух комнатах. На самой верхней полке лежало самое дорогое и богатое одеяло, которое нельзя было трогать, потому что «приданное». Кому полагалось приданное в доме с двумя взрослыми замужними дочерьми и россыпью внуков от 6 до 15, не уточнялось.
Еще был сарай. В него моя героическая бабушка как-то перетаскала кучу огромных необработанных досок, из которых торчали сучья и какие-то гвозди. На вопрос «Зачем??» отвечала: «Хоронить меня будете – на гроб пойдут»
Странным образом, завал вещей, продуктов, еды на столе и прочих благостей для меня навсегда стал прочно ассоциироваться не с изобилием, а с нищетой и ожиданием скорой смерти.
Ты не выкидываешь ни одни из пяти прохудившихся штанов (из которых только одни по размеру, и только двое куплены, остальные «достались» от родственников и знакомых), потому что никогда не знаешь, сможешь ли купить новых. Закручиваешь двадцать пятую банку с огурцами, несмотря на то, что с прошлого года остался десяток и, кажется, что-то подгнившее с позапрошлого года, потому что «а вдруг денег не будет, так хоть с голоду не помрем». Оставляешь стоптанные тапочки и старый смеситель где-нибудь на балконе «на всякий случай». И отпугиваешь всех хтонических демонов голода и смерти, готовя стол на сорок человек, точно зная, что придут только пятнадцать.
Ты ничего не можешь выпустить из рук, тебе страшно с чем-угодно расстаться, ты не в состоянии что-либо отправить в утиль. Потому что страшно боишься, что это будет нечем заменить.
Опыт голода, войн, дефицита и политических потрясений настолько глубоко засел в головах старшего поколения, что почти каждая квартира пожилого человека – это паноптикум, совмещенный со складом. Иногда вещей настолько много, что между ними приходится прокладывать узкие тропинки из комнаты в комнату.
В этом всем очень быстро становится невозможно дышать, жить и принимать хоть какие-то решения. Груз вещей тянет тебя куда-то в бездны, где устойчивость и мещанская утопия незаметно превращаются в удушающие объятия чего-то неизбывного и пахнущего плесенью и застоем.
Меня такие штуки пугают до чертиков. Поэтому, когда я чувствую, что по спине кто-то проводит холодным когтем вечности, я вскакиваю и начинаю собирать мешки. Я собираю всю одежду, что не надевала больше года (даже если она мне очень-очень нравится), все предметы, имеющие изъяны – кружки с отбитыми ручками и джинсы с протертыми коленками, все предметы, имеющие «дублеров» (из двух открывашек оставить самую прочную, из трех свитеров – самый новый), все предметы, которые вызывают неприятные чувства (я купила это, когда была расстроена), все предметы не имеющие функционала (сувениры, декоративные разделочные доски, CD, выданные на каких-то мероприятиях при полном отсутствии дисководов..). Я собираю все в огромные мешки и раздаю, раздариваю, отношу на благотворительность или выкидываю.
Я оставляю себе свой прожиточный минимум вещей, потому что знаю, что могу себе это позволить. Я могу отдать эти десять красивых стаканов, не беспокоясь о том, что я буду делать, если надо будет устраивать вечеринку – я просто куплю новые. Я могу выкинуть износившееся, потому что всегда найду лучше и удобнее. Я не запасаюсь консервированной едой, потому что знаю, что магазины не закроют, гражданская война не начнётся, мне и моим близким не грозит ни голод, ни вражеская пуля.
И в этот момент приходит покой и ощущение стабильности моего мира. Я оглядываю полупустые полки шкафов, обвожу взглядом освободившееся пространство, глубоко вздыхаю и понимаю, что мне есть, куда жить. И холодный коготь перестает царапать мои лопатки.
Минимализм для меня именно про это. Про избавление от глубинного страха того, что мир может кончится у тебя на глазах. И про преобладание жизни над смертью.
© Одоната Ветер
Блины жарились на огромной чугунной сковородке, пока сковородка для мяса, сковородка «для маленького», сковородка для рыбы, «плохая сковородка» и сотейник ждали в шкафу своей очереди.
Кастрюль тоже было много. Я помню те, что помещались в три шкафа у мойки, те, что туда не помещались, и кастрюльные завалы на антресолях. В одной из кастрюль часто варился компот. Два мешка с сахаром для компота (с меня семилетнюю ростом) стояли в спальне.
Еще была посуда. Обычная, из которой мы ели ежедневно (кажется, там не было и двух одинаковых тарелок), «приличная», которая выставлялась на большой раскладывающийся стол по праздникам и на торжественные мероприятия, и «сервантная», которая хранилась, судя по всему, на случай, если в нашу деревню недалеко от Волховстроя заедет английская королева и потребует заливного.
Еще было очень много одеял. Они занимали несколько шкафов в двух комнатах. На самой верхней полке лежало самое дорогое и богатое одеяло, которое нельзя было трогать, потому что «приданное». Кому полагалось приданное в доме с двумя взрослыми замужними дочерьми и россыпью внуков от 6 до 15, не уточнялось.
Еще был сарай. В него моя героическая бабушка как-то перетаскала кучу огромных необработанных досок, из которых торчали сучья и какие-то гвозди. На вопрос «Зачем??» отвечала: «Хоронить меня будете – на гроб пойдут»
Странным образом, завал вещей, продуктов, еды на столе и прочих благостей для меня навсегда стал прочно ассоциироваться не с изобилием, а с нищетой и ожиданием скорой смерти.
Ты не выкидываешь ни одни из пяти прохудившихся штанов (из которых только одни по размеру, и только двое куплены, остальные «достались» от родственников и знакомых), потому что никогда не знаешь, сможешь ли купить новых. Закручиваешь двадцать пятую банку с огурцами, несмотря на то, что с прошлого года остался десяток и, кажется, что-то подгнившее с позапрошлого года, потому что «а вдруг денег не будет, так хоть с голоду не помрем». Оставляешь стоптанные тапочки и старый смеситель где-нибудь на балконе «на всякий случай». И отпугиваешь всех хтонических демонов голода и смерти, готовя стол на сорок человек, точно зная, что придут только пятнадцать.
Ты ничего не можешь выпустить из рук, тебе страшно с чем-угодно расстаться, ты не в состоянии что-либо отправить в утиль. Потому что страшно боишься, что это будет нечем заменить.
Опыт голода, войн, дефицита и политических потрясений настолько глубоко засел в головах старшего поколения, что почти каждая квартира пожилого человека – это паноптикум, совмещенный со складом. Иногда вещей настолько много, что между ними приходится прокладывать узкие тропинки из комнаты в комнату.
В этом всем очень быстро становится невозможно дышать, жить и принимать хоть какие-то решения. Груз вещей тянет тебя куда-то в бездны, где устойчивость и мещанская утопия незаметно превращаются в удушающие объятия чего-то неизбывного и пахнущего плесенью и застоем.
Меня такие штуки пугают до чертиков. Поэтому, когда я чувствую, что по спине кто-то проводит холодным когтем вечности, я вскакиваю и начинаю собирать мешки. Я собираю всю одежду, что не надевала больше года (даже если она мне очень-очень нравится), все предметы, имеющие изъяны – кружки с отбитыми ручками и джинсы с протертыми коленками, все предметы, имеющие «дублеров» (из двух открывашек оставить самую прочную, из трех свитеров – самый новый), все предметы, которые вызывают неприятные чувства (я купила это, когда была расстроена), все предметы не имеющие функционала (сувениры, декоративные разделочные доски, CD, выданные на каких-то мероприятиях при полном отсутствии дисководов..). Я собираю все в огромные мешки и раздаю, раздариваю, отношу на благотворительность или выкидываю.
Я оставляю себе свой прожиточный минимум вещей, потому что знаю, что могу себе это позволить. Я могу отдать эти десять красивых стаканов, не беспокоясь о том, что я буду делать, если надо будет устраивать вечеринку – я просто куплю новые. Я могу выкинуть износившееся, потому что всегда найду лучше и удобнее. Я не запасаюсь консервированной едой, потому что знаю, что магазины не закроют, гражданская война не начнётся, мне и моим близким не грозит ни голод, ни вражеская пуля.
И в этот момент приходит покой и ощущение стабильности моего мира. Я оглядываю полупустые полки шкафов, обвожу взглядом освободившееся пространство, глубоко вздыхаю и понимаю, что мне есть, куда жить. И холодный коготь перестает царапать мои лопатки.
Минимализм для меня именно про это. Про избавление от глубинного страха того, что мир может кончится у тебя на глазах. И про преобладание жизни над смертью.
© Одоната Ветер
Но... это же не поколения.
